Звезды над обрывом - Анастасия Вячеславовна Дробина

Проводить Ибриша за ворота колонии вышел один Наганов.

– Пацаны-то тебя не вздуют потом? – наполовину всерьёз спросил Ибриш.

– Да за что ж это, господи? – ухмыльнулся Мотька. – Ну, смотри, горе моё… Осторожней там, на волюшке. В другой раз ежели попадёшься – сядешь уж по-взрослому! Не сюда, а в лагерь!

– Знаю. Прощай. Может, свидимся когда.

– Джидэ яваса – на мэраса, морэ[59]! – В сощурившихся глазах Мотьки заскакали черти. – Джя дэвлэса[60]!

– Да твою ж мать! – с чувством сказал Ибриш, останавливаясь посреди тротуара. – Так ты всё-таки… Какого чёрта молчал полгода?! Из каких ты цыган, сукин сын?!

– А вот и ни разу и не цыган! – расхохотался Мотька, заразительно блестя зубами. – Тётка – да! А я – нет!

– Как тётку зовут?! Отвечай, зараза, не то морду набью!

– Нина! Нина Баулова, артистка! Не слыхал?

– Я московских цыган никого не знаю, – проворчал Ибриш. – А ты, если чего, приходи к нам в табор. Мы – кишинёвцы, мунзулешти, отца Беркуло зовут, мать – Симой. Мало ли, вдруг с лётной школой не пройдёт. Или если чего натворишь, и спрятаться надо будет. У нас и укроют, и вопросов не зададут.

– Запомню, – без улыбки сказал Матвей. – Авось свидимся ещё. Будь здоров, бандитская морда!

– Из самолёта своего, как полетишь, смотри не выпади! – не остался в долгу Ибриш. – Вот позорище-то – задом кверху через облака летишь, орёшь-материшься, ветер щеками хлопает…

Парни расхохотались. Крепко, сильно обнялись. Затем Матвей шагнул за ворота колонии. Ибриш махнул рукой вслед, сунул руки в карманы пиджака и неслышной, аккуратной походкой пошёл вдоль тротуара, поглядывая на вывески магазинов.

Через месяц он был уже в своём таборе.

…– Да ты будешь есть, или нет? Я всю ночь в подушках котелок держала, чтобы не остыл, а он?!. Мальчик! Положи книжищу свою, кому говорю! Поешь и спи! – Сима, сердясь, заглянула в шатёр. – Ты слушаться будешь?!

– Сейчас, Сима, сейчас, – улыбнулся Ибриш, откладывая книгу. Две из тех, что он взял сегодня ночью в чужом доме, оказались незнакомыми. Названия «Отверженные» и «Огненный ангел» ничего Ибришу не говорили. Но третьей – «Тарасу Бульбе» – он обрадовался как родному брату и, задвинув новые книги под перину, с жадностью глотал строки о лихих запорожцах. Кто-то несколько раз заглянул в шатёр. Кажется, это даже была Лидка. Кажется, она что-то говорила ему. Но Ибриш, отчётливо понимая, что ведёт себя по-свински, только отмахнулся не поднимая глаз.

Обижать Симу, однако, ему вовсе не хотелось. Ибриш скрепя сердце отложил книгу.

– Куда, ну куда твои книжки денутся? – бурчала мачеха, бухая на скатёрку котелок и разворачивая хлеб. – Вот, ещё горячее, вкусно – сил нет! Давай, ешь… А это что такое?

– А, это… Забыл совсем! – Ибриш только сейчас вспомнил о маленьком свёртке, который нашёл на полке с книгами в чужом доме и не глядя сунул за пазуху. – Это тоже из того дома! Нашим же отдать надо…

Подавив зевок, он развернул свёрток из мягкой голубой бумаги – и перед глазами блеснуло золото, камни… Украшений было немного – пара серёг, цепочка с кулоном из крохотного изумруда, два серебряных браслета с красивыми синими камешками и большое золотое кольцо. Ибриш восхищённо покатал его на ладони. Кольцо было сделано в виде переплетающихся виноградных лоз. В короне из листьев лежала гроздь тяжёлых, тёмно-красных гранатов. Любуясь игрой камней на солнце, Ибриш вдруг услышал, как ахнула за его спиной Сима.

– Что ты? – обернулся он – и испугался всерьёз, увидев побелевшее лицо мачехи. Кольцо упало в примятую траву возле костра. Ибриш схватил Симу за плечи. – Что ты? Симка? Что?!.

Через полчаса перед палаткой Симы собрались все таборные. Даже женщины не пошли в город и кучкой стояли поодаль, осторожно переглядываясь. Восемь человек мужчин сидели на траве у тлеющих углей, разглядывали, осторожно передавая из рук в руки, гранатовое кольцо и слушали, как Сима, поминутно вытирая слёзы, объясняет:

– Понимаете, это сестры моей, моей двоюродной сестры Нинки кольцо! Она тоже смолякоскири, моей тётки Даши покойной дочь! Это кольцо с серьгами такими же – камешки на веточках – моей бабки Насти сначала были! Серьги она моей сестре Маньке подарила на свадьбу, а кольцо – Нинке! Нинка – артистка! Здесь, в Москве живёт! А муж её – гаджо! В милиции самый наибольший начальник, вот как!

Цыгане, хмурясь, молчали. Ситуация сложилась непростая, и как поступить, никто не знал. Ибриш сидел у шатра, понимая, что он – самый молодой на сходке и не должен открывать рот, пока его не спросят. Впрочем, и его, и тех, кто был с ним этой ночью, уже расспросили обо всём в подробностях.

– Ты понимал, что в цыганский дом влез? – спросил Ибриша дядя Гузган: самый старший из присутствующих. Гузгану было уже под шестьдесят, в его волосах вились серебряные нити, но усы и брови ещё оставались дегтярно-чёрными. И взгляд, уткнувшийся в Ибриша из-под этих бровей, был острым и внимательным. Ибриш понимал, что дядя Гузган искренне пытается разобраться в свалившейся на табор неприятности и вовсе не хочет обвинить в ней Ибриша – но по спине всё равно скользнул холод.

– И не знал, и не понимал, – спокойно ответил он. – Как мы понять могли, дядя Гузган? Дом как дом был, обычный, как у гаджен. Темно. Вошли, забрали всё, что нашли, – и в окно.

– На стенках ни картинок, ни карточек никаких не видал? – уже слегка успокоившись, спросила Сима. – У артистов всегда много висит… Гитары, может, видел? Рояль стояла?

– Рояль была! Часы большие! А больше ничего не видал, клянусь! Темно же было! И спешили мы!

Петро и Бурка дружно подтвердили его слова. Дядя Гузган задумался.

– Так… Галда! Галда! Поди сюда! Ты ведь накануне была там, у соседей? Вызнавала? Видела дом?

Галда подбежала к палатке и, вытаращив глаза, несколько раз истово перекрестилась.

– Вот хоть икону возьму и поцелую – ничего такого не видела! Дом как дом, гадженский совсем! Да бог ты мой, я там у соседей полдня высидела, всем перегадала, всех расспросила! Соседи – фабричные, простые совсем люди! Если бы у них за стенкой цыганка жила – разве бы они мне не проболтались?! Артистка, говорили, живёт, на сцене песни поёт, а что она цыганка – ни одного слова не было! Вот чтоб мне всю мою семью похоронить, если я вру! Чтоб мне на этом свете…

– Хорошо… ладно. Иди, – досадливо махнул на неё рукой дядя Гузган, и Галда с облегчением отбежала обратно к