Игры для мужчин среднего возраста - Иосиф Гольман

В ней было прекрасно все.

И глаза, и лицо, и руки, и фигура. Это, так сказать, физически. У нее был приятный голос, она говорила интересно и увлекательно. А как она пела!

Да от нее даже пахнет чудесно и по-особенному – молодостью и свежестью. И это так здорово, что она работала воспитательницей. Счастливые дети…

Перечитал написанное – и ужаснулся. Не быть мне, наверное, литератором. Сплошное бла-бла-бла, как говорит Ефим Аркадьевич Береславский, когда хочет разом полить помоями чье-то пустословие и словоблудие.

В данном случае – мое. Потому что из всего вышенаписанного не то что кусочек души несравненной Татьяны Валериановны, но даже и мельчайшая часть ее внешнего облика и то не вырисовывается.

Поэтому замнем для ясности.

Я в зеркальце заднего обзора встретился взглядом с Береславским. Он цинично подмигнул мне, явственно указав на Смагину. Нет, этот человек вряд ли способен на большую и светлую любовь.

Хотя справедливости ради надо признать, что некоторые другие его способности вчера не оказались лишними. Я был просто восхищен его манипуляциями с пластитом.

Иногда мне кажется, что этот изнеженный и разбалованный горожанин не пропадет даже в нашей тайге.

Надо будет, кстати, его познакомить с Шаманом. Я не раз рассказывал тому о Береславском, и каждый раз дед слушал с большим вниманием. Да, это идея.

Но все равно, если он скажет про Татьяну Валериановну что-нибудь непотребное, я, несмотря на все свое искреннее уважение, отвечу ему невежливо.

Вчера Ефим уже мне выдал. Я сдуру начал изливать свои чувства, ну, про ее сверкающие глаза, алые губки, розовые щечки, белоснежные зубки. А он мне как раз – про бла-бла-бла. А еще посоветовал купить анатомический атлас, чтоб не сдерживать полет фантазий стандартным набором из десяти позиций. Если уж честно, то он сказал: эротических фантазий. А после упоминания позиций – подумал и заржал еще раз.

Да уж, политкорректным нашего славного Береславского точно не назовешь.

Я уже писал здесь, в дневнике, о его вопросе, как звучит на нанайском «широко раскрытые глаза».

А взять того же «самурая»? Это сейчас я привык, а сначала слово меня слегка задело. Это все равно как сказать черному – ниггер.

На что я и намекнул Береславскому. Он меня внимательно выслушал и вежливейшим образом уточнил – является ли обидной прямая связь между дефиницией и этнической особенностью?

Я сказал – да, является. Нехорошо называть узкоглазого – узкоглазым, желтого – желтым, а черного – черным.

Он удивился, заметив, что, на его взгляд, вроде бы как раз хорошо и логично. Но объявил себя сверхсупергиперполиткорректным и предложил в дальнейшем называть меня, чтоб мне не было обидно… ниггером! Типа – здесь-то связи нет точно!

Ну и что можно сказать о таком человеке?

Машину качнуло на повороте, и Татьяна Валериановна стала ко мне намного ближе. Я ощутил ее нежное тело и даже грудь. Господи, не надо мне об этом писать, а то больше ни о чем думать не смогу. Тем более она все время интересуется, что это я там строчу.

Нет, ей не надо знать, что я строчу.

Вот если когда-нибудь я добьюсь ее – покажу. А пока – нет.

Док сидит впереди и подкалывает Ефима. У них это постоянно.

Док не любит буржуев как класс. Ну, может, за исключением Береславского. Он объясняет тому, что страну разворовали, что раньше хоть и убого было, но бездомных не было. И беспризорников тоже.

Ефим, как всегда, сразу завелся. Ему не нравится убогая страна – прибежище убогих. Он говорит, что сильные люди и составляют сильную страну. И сильным опека не нужна. Его любимая поговорка: не делай людям добра – не плоди негодяев.

Хотя, конечно, это не позиция, а поза.

Я с удивлением узнал – и то Док вскрыл тему, – что мелкая в общем-то контора Береславского реально помогает больным людям, причем на постоянной основе. Ефим сначала мялся, но потом сам рассказал о двух таких детях.

Ефим никогда не отдавал денег в разные фонды, потому что, на его взгляд, в фондах, как правило, сидят уже готовые негодяи. Он же всегда старался помогать конкретным людям. Протез для парня, приехавшего с чеченской войны. Слуховой аппарат для мальчишки с Алтая. Пятьдесят упаковок подгузников для матери-одиночки. Стипендия для девочки-детдомовки.

– Вот с ней-то я и понял всю ошибочность самой системы государственного вспомоществования, – объяснил Береславский.

Это меня сильно заинтересовало: я бы, пожалуй, никак не отказался от государственной поддержки моего народа (правда, тоже боюсь, что все растащат, в том числе и мои соплеменники).

– Что, девчонка скверная была? – спросил я.

– Нет, отличная девчонка. Добрая и неглупая.

– А как вы ей помогали?

– Платили стипендию два года, пока училась на верстальщицу. Мы ее еще в детдоме вычислили, она интересовалась компьютером. Потом у нас работала полгода. А потом извинилась перед нами и ушла.

– Куда же?

– А никуда! – разозлился Ефим. – Слава богу, не в проститутки. Она действительно хорошая девочка. Но детдом ее сгубил.

– Давай конкретно, – потребовал Док.

– Им всем по выходе дают комнату. И льготы разные. А отвечать за себя они не приучены. И к жизни самостоятельной тоже. Макаренко же не зря коммуны создавал. Там они жили, как в большой семье. И все пахали, как в большой семье.

А здесь – сначала маленькие захребетники, потом – великовозрастные захребетники. Профессиональные нахлебники. Они всю жизнь получали и ничего никому не давали. А это уже философия.

Ефим прямо разволновался.

– Короче, наша девочка и еще три неплохие девчонки из ее класса поселились все вместе в одной комнате, а три другие – сдавали. А цены московские – сами знаете. В итоге она зарабатывала больше, чем у нас, ученицей дизайнера-верстальщика.

– Ну и что ты предлагаешь? – спросил Док. – Оставить их беспризорными? Не кормить?

– Нет, конечно. Но если хочешь накормить голодного рыбой, не давай ему рыбу. Подари ему удочку. А наша власть постоянно норовит дать голодным рыбу. Да еще отнять ее у того, кто уже научился ее ловить.

– А чего ж тогда ты тем двоим помогаешь? Вон меня уже подключил. И наверное, не одного меня? – спросил Док.

– Потому что они – больные, – отрезал Ефим. – Но если вылечим, будем учить их удить рыбу, а не кидать им куски со стола.

Моя Танечка сразу заинтересовалась больными детьми, и Ефим – видно было, что без всякого желания, – начал рассказывать о них.

Объявления с просьбой о помощи они брали как раз в тех фондах, которые он так не любит. Хотели взять одного – мальчишку восьми лет с саркомой ноги. Но потом встретили пронзительное письмо мамы маленькой девочки. «Сначала Аленка говорила – шейка болит, – писала придавленная бедой женщина. – Лечили от всего, что угодно. А оказалось – саркома третьего позвонка. Моей девочке – четыре года. За что нас так?»