Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

Партнер не вдруг откликается.

– Если ваш министр, – размыкает он уста для монолога, – то…

Я продолжаю за Бара:

– …пусть он ищет себе другого участника переговоров.

Назавтра назначено пленарное заседание. Надо точно передать на русском языке формулировки, существующие пока в немецкой редакции. В правовой и политической областях это особое искусство. Между тем Громыко с нетерпением ждет моего сообщения. Пока мы с Баром мудрствовали, из секретариата министра интересовались, когда можно рассчитывать на мое возвращение в МИД. Вот, оказывается, с чем пытались проникнуть в гостиную мои советники и натолкнулись на суровое:

– Не мешать! Пейте чай или все что угодно и позаботьтесь, чтобы никто не нарушал наше уединение.

Звонить Громыко? Нет. Сначала доложу Брежневу. Набираю номер телефона его помощника Самотейкина.

– Просьба записать и срочно показать генсеку «предварительное предложение», которое может быть внесено на ближайшей официальной встрече делегаций.

Диктую с ходу русский текст. Для некоторых терминов даю варианты перевода на выбор.

Прошу при докладе сделать ударение на замечание Бара, что он исчерпал свои полномочия и где-то даже, возможно, их превысил. Следовательно, как бы министр ни настаивал, Бар не в состоянии дальше пойти навстречу его требованиям.

Самотейкин замечает, что вроде бы и нет причин на чем-то еще настаивать. Формулировки кажутся ему убедительными по существу, хотя несколько непривычными по форме.

– Вот так и скажи Леониду Ильичу. Постарайся разъяснить ему, что наши и наших союзников интересы соблюдены и что если сие сделано в уважительном для ФРГ стиле, то это плюс для нас самих. Через час буду у себя. Сообщи мне, пожалуйста, как генсек воспринял новость.

Связываюсь с министром.

– Вкусно кормят и поят в особняке? Наверное, поэтому вы засиделись, – ворчит Громыко. – Можете быть через четверть часа у меня?

Потом интересуется:

– Полезный был разговор? Приоткрыл скупой рыцарь свою шкатулку?

– Есть новости. С моей точки зрения, достойные внимания.

– Жду вас. Вот мы и сравним наши точки зрения.

Понимай как хочешь.

Слава богу, автомашина нашлась, и в означенное время я добрался до приемной Громыко. Он с кем-то общается по телефону. Очень кстати. Использую несколько минут, чтобы выполнить подстрочный перевод сложных пассажей. На отработку редакции времени, однако, не остается. Помощники приглашают пройти к министру.

Привычное «Ну, как у нас?». Это в случае, когда Громыко в уравновешенном состоянии. При скверном настроении вопрос звучал бы «Что там у вас?».

– Главная новость в рабочем проекте по границам. Если не будет возражений, то с нее я и начну.

– Слушаю.

Знакомлю министра с русским вариантом формулировок. Громыко переспрашивает, насколько адекватны термины на двух языках, совпадают ли временные формы. Он задерживается на слове «нерушимость». Интересуется, есть ли другие эквиваленты у соответствующего немецкого понятия.

Разумеется, можно сказать «ненарушимость», «неприкосновенность». Последний термин, однако, тоже вводится в проект, но точнее передается другим немецким словом. Употребление близких по смыслу выражений восполняет отсутствие понятия «признание». «Нерушимость» или «ненарушимость» – что лучше вместо привычной «неприкосновенности»? Новый термин привлекателен, на мой взгляд, и внутренне теснее связан с отказом от насилия.

Громыко что-то прикидывает, делает карандашом отметки в своем большом блокноте. Потом говорит:

– Нет. «Неприкосновенность» звучит убедительнее, чем «ненарушимость». Давайте-ка взвесим, чему отдать предпочтение: «нерушимости» или «неприкосновенности».

Снова привлекаю внимание министра к тому, что понятие «неприкосновенность» в немецкой редакции используется в более широком контексте. Если же по-русски будет сказано «неприкосновенность», а на немецком говорится о «нерушимости», юристы МИД ФРГ могут возразить. Если и промолчат, то потому, что «нерушимость» олицетворяет более твердое обязательство. Кроме того, наличие обоих терминов в немецком тексте полнее отвечает смыслу советского требования о признании послевоенного территориального устройства в Европе.

Не нужно было столь назойливо подводить Громыко к мысли, что требование признания по всей форме теряет актуальность. Нарвался на раздраженное:

– Хоть десять раз повторите «неприкосновенность», признания все равно не получится. И вы с Баром это прекрасно знаете.

– Но правительство ФРГ не пойдет на формализованное признание новых германских границ. Это невозможно хотя бы из-за неготовности Бонна согласиться с международно-правовым признанием ГДР. Нас же не устроило бы, если бы статус внутригерманской границы разнился от статуса внешних границ Германии.

– Что вероятно или невозможно, еще предстоит выяснить. Тут требуется политическое решение. Оно не в нашей с вами компетенции. Вернемся лучше к русскому тексту. Какой вариант будем докладывать: «нерушимость» или «неприкосновенность»? Вы склоняетесь к первому. Он чем-то импонирует и мне. Условимся так: вы продиктуете в моем секретариате обе редакции, тем временем я еще подумаю. А в общем вы с Баром свой хлеб отработали, хотя, полагаю, ваш сегодняшний собеседник кое-что припас для завтрашней встречи со мной.

Поручение Громыко я, естественно, исполнил. Но настроение явно испортило намерение министра совершить назавтра очередную атаку на Бара. Если честно, погасло желание выкладываться из последних сил. Накатилась усталость. Впервые за последние месяцы я покинул служебный кабинет засветло – стрелки часов еще не перешагнули двадцати одного часа. До этого снова переговорил с Самотейкиным и нашел способ предупредить Бара, чтобы до открытия заседания с участием министра он обязательно сконтактировался со мной.

Самотейкин сам несколько раз пытался выйти на меня, и все неудачно. Зато теперь он мог рассказать не только о реакции Брежнева, но и о его разговоре с Громыко.

– Генсек очень доволен вашим «предварительным предложением». Похвалил тебя. По его мнению, решающий шаг к договоренности сделан. Он надеется, что формулировки удовлетворят поляков и ГДР. Леонид Ильич подводил Громыко к выводу, что нажимные требования выполнили свое назначение. Но ты же знаешь министра. Он обещал «вывести Бонн на признание». Ряд признаков, по его словам, сулит успех. Генсек заметил только: «Тебе, Андрей, виднее».

Утром я вместе с делегацией ФРГ прошел в комнату переговоров. Предупреждаю Бара, что вопреки увещеваниям Брежнева и моим пояснениям министр собрался пощекотать ему нервы. Советов не даю, но жаль было бы, если бы пострадала в целом деловая атмосфера, отличавшая беседы до сих пор.