На букву 'М' - Елена Лабрус

— Двадцать девятая, — усмехнулся я. — Но скажу так, Юлий Моисеич: я ещё думаю, а точно ли я её хочу, — остановились мы у перил.

— Что прямо так и думаешь, как о женщине? — засмеялся он, словно старый филин заухал. Говорят, нынешние студенты называют его «Конь», потому что Юлик. А в пору моей молодости мы звали его Филин за этот смех.

— Прямо так и думаю, — улыбнулся я и дёрнулся, когда раздалось над самым ухом:

— Блин!

На чистых инстинктах я едва успел подхватить споткнувшуюся девушку.

— Осторожно, злая…

— … ступенька, — произнесла она одновременно со мной, и так же синхронно мы испуганно подняли друг на друга глаза.

— Ца… — хватал я ртом воздух, глядя в её янтарные глаза. Но рука, её рука, что так и осталась в моей, лежала в ней так уютно, что на ум пришло совсем другое имя. — Софья?

Я не мог отвести от неё глаз. Чёртов писатель во мне сейчас сказал бы: «Его словно пригвоздило к полу». Но меня не «словно», меня пригвоздило и прошило автоматной очередью её каблучков, когда, забрав руку, она, опустив глаза, спрятав их под своей незабвенной чёлкой, сбежала. Моя… Софья.

Я чуть было не рванул за ней. Но этот испуг, эта мольба в её глазах…

— Софья, Софья, — задумчиво поскрёб ректор щёку. — Погоди-ка а это не Тимофеева была, случайно?

— Софья Алексеевна, — словно чего-то ждал он него, подсказал я.

— Ну точно, — кивнул он. — Тимофеева. Второй курс. Социология. Я же лично ей в августе звонил, сообщал, что бюджетное место освободилось. А она ехать не хотела.

— Почему? — удивился я.

— Так мама у неё заболела. Чуть не умерла. Она в тот день, говорят, в чём была, где стояла, когда отец позвонил, оттуда в аэропорт, на первый же самолёт и улетела. Хотела за мамой остаться ухаживать, но всё обошлось. Та поправилась. Но все эти лекарства, процедуры, уход, расходы. В общем, правда жизни, Лёнь, но нечем ей было за учёбу платить.

— Сто семнадцать пятьсот? — заныло в груди.

— Да, учёба нынче удовольствие не из дешёвых, — кивнул ректор. — Кабы место не освободилось бюджетное…

Я машинально кивал, но всё это было уже неважно.

Теперь я знал, почему она так и не приехала. Знал, почему даже Зине не позвонила, не смогла. И почему убежала. Моя тонконогая Цапелька. Моя невозможная Муза. Моя боль. Моя тайна. Моя мечта.

Я вышел на улицу, распрощавшись с ректором.

Прямо у входа висел плакат «От автора бестселлеров «Пасмурные города» и «Роскошно. Больно. Безупречно» … бла-бла-бла.

Я набрал пригоршни липкого снега и залепил в свою ухмыляющуюся рожу снежком.

Попал! Прямо в глаз. Символично.

— Я знаю, как назову следующую книгу, Юлик! — крикнул я. — Знаю! Последний автобус № 229.

Спустя три месяца и один день…

Он складывал вещи по-армейски аккуратно и без суеты. Футболка, брюки, носки, трусы. Я знала, что однажды он уйдёт. Мы оба знали. Но, присев обречённо на край кровати рядом с его чемоданом, не могла не спросить:

— Дим, почему сейчас?

— Я научил тебя всему, что знал сам, — улыбнулся он своими невозможными губами. — Мне больше нечего тебе дать.

— Три месяца, — приставала я. — И вдруг?

Но знала ответ. Вчера я видела Данилова. И второй день была сама не своя. Он, конечно, выпытал, этот Дрим, что случилось, и я призналась какая я трусиха. И как мне стыдно, что я не нашла в себе сил с Даниловым даже поговорить.

Вот только не сказала, что это было нечто большее.

Он понял сам.

— Иди сюда, — подтянул меня Дрим к себе и заглянул в глаза. — Если однажды ты решишь мне позвонить — я приду. Если захочешь, чтобы я остался — я останусь. Но не сейчас. Я был тебе нужен, и я был рядом. Но ты никогда не любила меня, моя прекрасная Софи. И я никогда не смогу любить тебя так.

— Как, Дим?

— Как он, — словно фокусник он вытащил из-за спины свеженький томик в чёрной глянцевой обложке.

— О, нет, нет, нет, — подняла я руки и отступила. — Я не буду её читать.

— Ты должна, — сунул он мне книгу за пояс. — Там всё, от первого и до последнего слова — о тебе. Там… — он покачал головой. — Сонь, езжай. Он ждёт тебя. И будет ждать вечно.

Дрим обнял меня на прощание крепко-крепко. Подмигнул и закрыл за собой дверь.

«Моей неразгаданной тайне. Моей Софи…» — прочитала я на первой странице.

И сердце остановилось…

Завораживающий танец букв. Он нёс меня туда… в наши бессонные ночи, в бесконечные разговоры, в горячие откровения, лёгкие касания, минуты нежности, в ураган наших несбывшихся встреч и несостоявшихся свиданий…

«Нет! Нет, нет, нет, — прошептала она, всё ещё накрывая рукой его уже не кровоточащую рану, прижимаясь лицом к его остывающей груди, сжимая в своей его холодную руку. — Нет, Бесс! Только не сейчас, умоляю. Не бросай меня! Бе-е-есс! — и подняв голову, крикнула в свинцовое небо. — Будьте вы прокляты, все! И ты, предавший его, ты, старый толстый дурак, никакой ты не бог, ты — хуже всех!

Прижалась своими к бескровным, безжизненным губам Беса.

— Никогда не мог отказать женщине, — взруг дрогнули они улыбкой.

Анна подняла глаза, не смея поверить…

«Всё же она тебя отвоевала, Бессарион, — услышал он голос отца. — Отмолила. Отогрела. Спасла. Живи, Бесс! Ради неё — живи. И кстати, — он обижено хмыкнул. — Никакой я не толстый».

Она закрыла книгу. Вытерла слёзы. Машинально глянула на часы. Оделась и вышла.

В полупустом автобусе заняла последнее сиденье.

И всю дорогу загадочно улыбалась, отрешённо, задумчиво, чему-то своему.

— Конечная, — объявил водитель для неё одной.

И она поспешила к выходу, даже не глянув в окно.

Зашипели двери, закрываясь у неё за спиной. Она накинула на голову капюшон. И только сейчас, пока терпеливо ждала, когда автобус отъедет, подумала: а если… Но не успела засомневаться.

Он стоял. Там, с той стороны скупо освещённой фонарями площади. Снег падал большими хлопьями на большой чёрный зонт. И огонёк сигареты тихонько тлел в его пальцах, освещая лицо.

Бывают моменты, когда нужно очень много слов. А бывает, когда — ни одного.

Он просто докурил и выкинул окурок. А она просто подошла.

Она прижалась к его груди. А он её обнял.

И снег всё падал и падал, пока они стояли, обнявшись.

А потом пошли, держась за руки, под большим зонтом.

Связанные вечной неодолимой силой, неизлечимой болезнью, неразгаданной тайной…

Писатель и его Муза. Маньяк и его жертва. Мастер