Искра Зла - Андрей Дай

Но я выстрелил. Тщательно прицелился и отпустил тетиву. И сразу зажмурил глаза. Молодость не верит в смерть…

— Я выстрелил. И закрыл глаза. Но родственник заставил меня смотреть. Он сказал, что нужно уметь смотреть на того, кого лишаешь ветра. Чью жизнь забираешь. Души не бывают черными или светлыми. В каждой перемешано и то, и другое. Но на пороге каждый хочет казаться лучше, светлее. И тогда через глаза можно это понять. И запомнить. Это важно, когда о человеке остается светлая память…

Парель ерзал на неудобном седалище, но не перебивал. Он готов был спорить, сыпать чужими словами из мудрых свитков. Но не решался.

— У Старого Белого не было такой роскоши. Он и его воины убили всех, кто посмел сопротивляться. Всех, кто сделал хоть маленький шажок к темной половине души. Старый думал, что бросившие наш мир Спящие забрали с собой души тех людей. Что убивает зверей, демонов в телах человеков. Он верил, что разум и душа — разные вещи…

Больше двух тысяч лет прошло с тех времен. Это для лесного народа родоначальник семьи Белых остался реальным, так и не стал легендой. Яролюб же, распахнув ореховые глаза, слушал так, как умеют только дети внимать волшебным сказкам.

— В Ростоке, а потом и в дубовых рощах лесные воины вынуждены были больше доверять чувствам, чем глазам. В Камне им пришлось тяжелее. На берегу реки голодали меньше, а значит и меньше кривили душой. Тех же, кто все-таки был уличен в одержимости демонами, посадили на плоты, вывезли на середину Великой и сожгли.

Веки Паркая дрогнули. Он не мог не знать этой истории, случившейся за десятки сотен лет до рождения его деда. И он все равно остро ее переживал.

— Потом была составлена ряда. И Ростокский князь оставил за лесным народом право карать любого из орейских земель, кто, забыв Правду, впустит в душу тьму. Тогда же, у корней разрушенного молнией Светлого Ясеня, Старый понял, что убивал не бездушных тварей. Не чудовищ, словно из древних легенд. Просто люди заблудились в хаосе, вызванном уходом Богов, и некому было указать им путь к свету…

Губы принца были сурово сжаты. Это была не его история. В Модулярах кто-то другой вытаскивал обезумевших людей из ямы беспросветной безысходности. Но перед ним сидел я — потомок лесного князя, которому пришлось сделать страшный выбор. Быть может, Ратомир спрашивал себя тогда — как бы он поступил на месте Старого? Смог бы?

— Первый Белый ушел в самые дебри леса, оставив прежде ветвь старшему сыну. Заповедав заботиться об орейских землях, чтить Правду и исполнять ряду. Старому было нестерпимо стыдно. Так сильно, что он больше так и не нашел в себе силы взглянуть в глаза кому-либо из разумных… Так и повелось. Нам было стыдно. Мы сидели в своем лесу, оберегая его опушки как границу добровольной тюрьмы, от людей. И выходили, только когда требовалась наша помощь, или когда существование Правды оказывалось под угрозой. Ну и чтоб исполнить договор, конечно…

— Но… — Паркай взмахнул рукой, подбирая слова. Я его перебил.

— Мне и сейчас стыдно. И за свой народ, и за своего ученика. Но если это искупит вину Леса и оправдает Инчуту, я готов ответить за все.

— Так и Басра Всеблагой… — загундосил жрец.

— Помолчи, — отрезал принц.

— Да что это с вами? — вскричал Инчута. — Сидите тут, слушаете! Совсем от страха разум потеряли? Орейские воины отважные… Тфу…

— О чем это он? — удивился Ратомир.

Варшан пожал плечами.

— Что ты лепечешь? Безумец? — презрительно оттопырив нижнюю губу, выдохнул Яролюб. — Уж не в трусости ли ты вздумал нас уличить?

— Так и есть, княжич, — оскалился лучник. — Так и есть! Ты, наследник дубового трона, боишься, что лесные могут урок и взад вернуть, вздумай ты супротив них пойти. Ты, младший Панкратыч, воин славный, Велиград в кулаке держал. И силу мужичков велиградских, бойцов знаменитых, знаешь. А только Бубраш при одном имени Арча с лица спадает. Пробовал говорить с носатым, так тот в мышь амбарную готов свернуться, только бы с лесным не ссориться…

Принц улыбнулся. Хорошо улыбнулся, по-доброму. Так, как улыбаются забавным кривляниям ребенка.

— А уж господа наши, властители, так те и вообще до дрожи в коленях гнева лесного страшатся. Воевода-то вот наш, поди, видел, как Вовура аж затрясло всего, когда весть пришла, что Арча посольские разбойники в плен взяли, а то и убили! Неужто не представил, как отец Белый с Мастерами стрелами длинными Росток закидывает, коли сына князь не выручит? Наверно, во-первых о том думы были! Дружину в минуты на коней вздернул, долго не мудрствуя…

Тут и комендант Чудска не смог удержаться от смеха. Судорога прошла по всему телу старого воина. Он согнулся, простонал и вытер брызнувшие из глаз слезы.

— А чего лесные стрелки могут, то мы видели все уже. Считай, один двоих наших стоит. Две сотни их и было-то всего, с той стороны оврага! А сколь степняковых душ в Земли Предков отошло?!

— Да, поди ж ты, один троих! Так-то вернее, — искренне обрадовался Яролюб и хихикнул. — А ежели мечи в руки дать и в овраг скинуть, так и пятерых. Чумазые-то, что с колдунами в степь ушли, точнее сказать могли бы. Да немцы. Чего лопочут — не разберешь.

— Ты-то весь бой в седле трясся, — озорно сверкнув небом глаз, заспорил Паркай. — А я в строю копьецом помахивал. Жала с белыми хвостами пред глазами летали. Кабы не стрельцы заовражные, нипочем орду бы не выдержал. Так что, считай, одного на десяток считать их надобно.

— Про духов, с коими он дружбу водит, не забывай, княжич, — надул щеки Парель. — Силой великой помыкает. Ветер и с сотней воев поспорит…

— Глумитесь, да? — догадался отрок.

— Уж не пуще тебя, — вскинулся пехотный воевода. — Ты ж первым начал дружины великие лесными стращать. У отца моего у одного в кремле пять полков на коше состоят. Да ближники, да ополчение человечье. В лихую годину тыщ двадцать, не меньше, в поле Камень выставит. Да у Малоскольского полстолько. А Дубровицы с Ростоком Великим и поболе, вместе ежели. Аргард конницу лихую приведет да немытых данников. Глядишь, и под сто полков место искать придется. Ты силищу такую одним Арчем побороть вздумал? Если всех Белых из дубрав выгнать, в половину-то хоть наберется?

Я хмыкнул, представив жалкую кучку в полторы — две тысячи лесных воинов в окружении закованных в броню орды ореев.

— То-то и выходит, что дурень ты, — увещевал молодой воевода. — Годами вроде меня старше, а умишком с трехлетку. Отцы наши, властелины земель орейских, не стрел с опушки опасаются, а Правду блюдут. Ей же, Правде Святой, и шнец и жнец, и князь и жрец подчинены. Правда — она как коло, вкруг которого небо с солнцем и звездами ходит. Стержень всему. Вынь его — и сызнова Белого из чащобы вынимать придется. Людей от демонов отделять. Оттого и Вовур, владыка матерый, в испуге был, что гостя в его пределах обидеть могли. Позор это несмываемый — заветы отцов нарушать. Ты бы о том помнил допреж, как словесами бездумными воинов смущать…