Фантастика 2000 - Сборник

– Квартира?! - закричал он. - Тебя купили квартирой!… Ты спала со мной за квартиру? Я ненавижу тебя! - У него сорвался голос, он как-то некстати жалобно всхлипнул и отвернулся к стене.

И снова она сумела удержать обиду в себе, и снова, перешагнув через себя, коснулась его плеча. Но он, не оборачиваясь, зло, больно сдернул ее руку своей рукой и брезгливо отер пальцы о больничную пижаму.

Она поднялась. Хотела что-то сказать, но лишь тряхнула головой и тихо, очень тихо, произнесла одно только короткое слово: “ВСЕ”. И вышла из палаты.

Он лежал без движения около часа. Он хотел одного - мести. Не ей, а тому, кто приказывал, снова, как в детстве, унижая своим пренебрежительным покровительством. Отомстить,или умереть. Одно из двух. Принцип дуэли. И странная уродливая идея ехала прорастать сквозь его ненависть. И вот уже через час весь механизм последующих действий четко стоял перед его мысленным взорам. Механизм мести. Именно такой, какая и была ему нужна: если он умрет, вопрос исчерпан, если же он выживет, Грибов будет низложен, опозорен, оплеван.

Ок встал, прошлепал в больничных тапочках по коридору этажа к тумбочке с телефоном, набрал номер и дождался, когда на том конце провода прекратились гудки, и хриплый пропитый голос, Геннадия произнес: “Да?…” Гендос - как раз тот человек, который ему нужен. Человек, способный на любую подлость (он понимал, что затевает именно подлость). Когда-то они с Гендосом были связаны увлечением литературой о покорителях Арктики. Потом Гендос запил. Потом - сел.

Кстати, об Арктике. Пора начинать очередное письмо Витальке. Но сколько же можно врать? А зачем, собственно, врать?

Он ведь хоть сейчас может побывать там.

– Раав, - рявкнул василиск, и услужливая молнийка-убинца моментально взлетела по его хвосту и спине к уху. И пропела влюбленным шепотом: - Слушаю, Хозяин.

– В мир желаю, - молвил он ритуальную фразу.

Раав исчезла, а через минуту перед ним стояли, дрожа от счастливого возбуждения (Повелитель выбрал их!) очередные жертвы его прихоти - аспиды Стахий и Савл, на свет рожденные многие веки назад. И вот уж уходят в аспидово царствие небесное души Стахия и Савла, а василиск, заглотив карбункулы, волевым толчком вывел себя в астрал, вверг дух свой в желанную эпоху, отыскал загаданное тело, ощутил “родное” этому телу сознание и помчался но темпорально-эмоциональной развертке этого сознания в сторону взросления, старения и биологической смерти. Путь был довольно ровен, видно, владелец сознания был человеком сдержанных чувств и неярких эмоций. Но вот сильный всплеск болезненно деформировал блуждающий дух, он остановился, вернулся к основанию этого всплеска и включился в реальность. Огромный, в несколько десятков метров высотой ледяной вал неумолимо приближался к трещавшему по швам кораблю, на палубе которого стоял он - Отто Юльевич Шмидт.

С остекленевшими от ужаса глазами подбежал гидрограф Павел Хмызников:

– Все! Конец “Челюскинцу”! Нужно скорее сходить на лед, иначе всем каюк.

Шмидт знал, что это правда. Но очень не хотелось поступать так, как -сказал именно Хмызников, которого Отто Юяьевич подозревал в сяукачестае.

– Не паникуйте, товарищ, - ответил он, - подождем еще пять-шесть минут, -быть может, вал до корабля и не дотянет. - Огто Юльевич понимая, что слова эти звучат глупо, как женский каприз, что поступает он сейчас не самым разумным образом - воcьмиметровый вал дотянет обязательно, и сейчас каждая минута - на вес золота, но уж очень не любил он энкавэдэшмиков.

Хмызников бросился вниз, наверное, в каюту, собрать все самое ценное; в это время раздался оглушительный треск - из обшивки вылетели заклепки. Сзади возник штурман Борис Виноградов и сдавленно сообщил:

– Разорван левый борт у носового трюма.

Нет, в такой ситуации терять время не просто глупый каприз, а преступление. И Шмидт дал команду:

– Тревога! Все ценное, все, что можно спасти, - на лед!

Штурман кинулся выполнять приказание. Шмидт подумал: “Ему только и нужно было, чтобы я скомандовал. - Душу его наполнили страх и отчаяние. - Какого черта, с какой стати он считает, что я лучше его знаю, что сейчас нужно делать? Сейчас, когда на моих глазах рушится дело всей моей жизни, рушится жизнь. Могу ли я рассчитывать на то, чтобы меня в этот миг оставили в покое?… Нет, проклятие, не могу!”

Корабль тряхнуло, палуба накренилась, и тут с диким свистом наружу из недр корабля вырвался пар - прорвало один из котлов. Шмидт бросился на корму. Выгрузка шла полным ходом. Капитан Воронин следил за состоянием льда: то тут, то там появлялись новые и новые трещины, они увеличивались, но, слава богу, пока не настолько, чтобы всерьез опасаться отделения льдины.

Люди распались на две группы: одни сбрасывали ящики с галетами и консервами, бочки с нефтью и керосином за борт, другие оттаскивали все это подальше от агонизирующего судна.

Природа словно почувствовала, что власть наконец в ее руках, и решила поизгаляться вдосталь. Все - мороз, сумерки, пурга - все одновременно с аварией навалилось на людей.

Шмидт заметил, что работа вроде бы вошла в определенный ритм, и, выбрав момент, спешно спустился в свою каюту; схватил портфель и, поочередно открывая ящики стола, набил его документами. “Тьфу ты, - пронеслось в голове, - на кой черт мне все эти бумажки? Разве я верю в то, что мы спасемся?” Он бросил портфель на пол, во все стороны полетели брызги, и Отто Юльевич тут только заметил, что стоит по щиколотку в воде.

Тогда он забрался, не снимая сапог, на постель и, сорвав со стены портрет жены и сына Сигурда, сунул его за пазуху под шубу.

Ругая себя за бездарно потраченное время, он выскочил из каюты, чтобы немедленно вернуться на палубу, и вдруг услышал детский плач. Сначала он не поверил своим ушам, потом принялся заглядывать в каюты и в одной из них обнаружил Дору Васильеву, кормящую грудью маленькую Карину.

– Вон! - закричал Шмидт и, выхватив ребенка из рук матери, побежал по лестнице. Но Васильева быстро догнала его и молча отобрав дочку, полезла наверх.

На корме матрос Гриша Дурасов огромным кухонным ножом колет плачущих свиней и тушки бросает на лед. Шмидт почувствовал, что ощущение реальности покидает его. Но вновь раздается душераздирающий скрежет. Кажется, пробит и правый борт. Погружение стало таким быстрым, что заметно стало, как за бортом поднимается лед.

Шмидт стряхнул с себя оцепенение и хриплым от волнения голосом скомандовал: - Всем покинуть судно!

Люди стали прыгать за борт. Шмидт отвернулся и, стараясь делать это незаметно (старый коммунист), трижды перекрестился.

Но вот на судне не осталось никого. Шмидт и Воронин последними спустились на лед. Именно тут корабль резко пошел ко дну, все сильнее накреняясь вперед. Кусок доски, оторвавшийся от трапа, сбил Воронина с ног, он рухнул в полынью, но был тут же вытащен товарищами. Шмидт без приключений обрел твердую почву под ногами и в этот миг увидел на корме невесть откуда взявшегося Бориса Могилевича с его извечной пижонской трубкой во рту. Фраер!