Дальний приход (сборник) - Николай Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие видели Любушку такой, многие такой ее и запомнили…
Многие петербуржцы ездили к Любушке из года в год, и они рассказывали, что хотя и идут годы, а Любушка не меняется. Такое впечатление было, что уже давно она живет как бы вне нашего времени.
И казалось, что так и будет всегда, но потом вдруг уехала Любушка из Сусанино.
— Уезжаю… — как передавали, сказала она. — Никто не молится здесь, только говорят…
Последние годы блаженная Любушка, как в дни своей молодости, провела в странствиях…
Побывала она в основанной преподобным Амвросием Оптинским женской обители в Шамордино, была в Дивеево… Около года старица провела в Николо-Шартомском монастыре Ивановской области, а 29 января 1997 года перебралась блаженная Любушка в Вышний Волочек.
В свое время по ее благословению приняла здесь игумения Феодора полуразрушенный и заселенный воинской частью Казанский монастырь. Много раз опускались у нее руки, но Любушка не разрешала ей оставить начатое дело, укрепляла Феодору молитвами и советами.
И вот теперь и сама прибыла к своей духовной дочери.
— Вот я и приехала домой… — сказала она.
Игумения Феодора очень опасалась, как бы не уехала матушка.
— Вас не будет, — говорила она Любушке, — и я не смогу без вас.
— Потерпи до лета… — отвечала блаженная.
В конце лета она начала болеть.
Ей сделали в Твери операцию, но операция не помогла.
10 сентября в 22 часа Любушка попросила причастить ее, и все поняли, что она готовится отойти.
Сестры начали подходить попрощаться с Любушкой.
Она у всех просила прощения и молилась за всех. Все время писала пальцем по руке.
11 сентября в день Усекновения главы Иоанна Предтечи в 11 часов ее причастили в последний раз.
До последней минуты Любушка была в сознании и молилась.
Еще при жизни Любушка говорила, что Сама Матерь Божия Казанская придет за ней в белом платье, и вот за полчаса до смерти лицо ее начало просветляться.
Похоронили Любушку 13 сентября 1997 года возле Казанского собора с правой стороны алтаря.
А на следующий день, 14 сентября, по старому стилю 1 сентября, наступило церковное новолетие.
Вот оказывается, до какого лета, просила блаженная потерпеть игуменью Феодору.
4А к нам, в Санкт-Петербург, год или два только слухи и доходили о Любушке.
Один слух нелепее другого…
Как всегда бывает, когда пытаются истолковать на обычный лад святое юродство…
Знать бы, что в Вышнем Волочке, в Казанском монастыре живет Любушка, можно было бы и съездить, спросить: неужто и там, где она странствовала, тоже только говорят, а не молятся?
Теперь не спросишь уже.
Преставилась Любушка…
Жена рассказывала потом, что когда заходила к Любушке, та взяла ее за руку и долго водила так по комнате, как будто мама ребенка…
5Ну, а мне другой момент припомнился…
На следующий день после поездки в Сусанино собирался я в редакцию, стал рыться в карманах, а денег — ничего нет…
— Ты возьми в столе… — сказала жена.
— Как я возьму, если ты вчера последние пять тысяч из стола забрала. Давай их, я разменяю…
— А у меня нет…
— Нет?! Но ты же вроде ничего не покупала вчера…
— Не покупала…
— А те пять тысяч где? Потеряла, что ли?
— Нет… Я у Любушки оставила… Ты же видел, как они живут…
Я видел, конечно…
Только и у нас эти деньги последние были.
Хотелось сказать жене что-нибудь резкое, но она так виновато смотрела на меня, что не хватило духу обругать ее.
— Ладно… — сказал я. — Займу у кого-нибудь… А там, может, за редактуру деньги подойдут…
Натянул сапоги.
Когда пальто застегивал, телефон зазвонил.
— Николай Михайлович! — раздался женский голос. — Вам надо к нам приехать, гонорар получить…
— За что?
— Вам, как консультанту, гонорар выписан…
— Да что я там консультировал? Просто поговорили…
— Я не знаю ничего… Вам пятьдесят тысяч выписано. Адрес помните?
Такой вот эпизод…
Я его про себя «Любушкиной десятиной» называю…
Един безгрешен
Борис, когда совхоз закрылся, решил в монастырь уйти.
До этого он, правда, попробовал устроиться в городе, но пенсионеров там на работу не брали, и тогда Борис на острова подался.
В монастыре Борису понравилось.
— Когда один живешь, так куда податься? — рассказывал он игумену Панкратию. — Вот я и пришел к вам! Здесь ведь чего? Здесь у вас грешить нельзя. А мне это нравится…
— А на материке-то чего, грешил сильно? — поинтересовался игумен.
— Не, сильно не грешил! Немного только… А раз у вас нельзя грешить, я и не буду…
Покачал головою игумен и определил Бориса волонтером в монастыре.
— А чего так? — спросил тот. — Если в иеромонахи сразу нельзя, в послушники запишите…
— Нет! — сказал игумен. — У нас и монахи, и послушники, и трудники, и я тоже — все грешники великие! Живем тут, грехи свои отмаливаем, а если у тебя пока грехов нет, то что же? Значит, и отмаливать нечего… Так что ты пока волонтером будешь, а потом увидим…
1Определили Бориса на послушание сторожем в дальний скит, где никаких монахов не было.
И как-то так получилось, что на два года он застрял там.
И гостей размещал, которых посылали пожить на скиту, и скитской дом ремонтировал, если по мелочам, ну и другие работы справлял.
А в свободное время книги из монастырской библиотеки про святых читал.
Особенно Борис полюбил рассказы про отшельников, которые так же, как он, в одиночестве жили.
И как-то и привыкли все, что Борис на скиту живет, тем более что и заменить некем было, потому что игумен не благословлял братию отдельно от монастыря жить, да и желающих в такую даль на церковные службы ходить не много было.
А Борис на службы ходил.
Не каждый день, конечно, но ходил.
Заодно и продуктами в монастыре запасался, а потом, помолившись и нагрузившись пищей телесной, возвращался через лес к себе на скит.
Себя он просил называть братом Борисом, но прилипло к нему другое прозвище.
Это игумен поинтересовался однажды, чего это Борис редко на исповедь ходит, а Борис по простоте своей ответил, что не так-то легко ему теперь грехи свои припоминать.
— Чего так? — спросил игумен.
— Так ведь, как припомнить, отец Панкратий, — сказал Борис, — если вроде и раньше у меня не много прегрешений было, а сейчас и совсем не стало.
Вот тогда игумен и сказал, что Борис, видно, и в самом деле един безгрешен…
Так и прилипло к нему это прозвище.
Сердце у Бориса простое было, характер необидчивый.
Замечание игумена он учел, и, порывшись в книгах о святых, теперь, приходя в церковь, всякий раз каялся, сколько комаров убил или гусеницу какую раздавил, но прозвище Един безгрешен от этого только еще прочнее за ним закрепилось.
Правда, все разговоры о постриге Борис теперь сам отвергал, жил в монастыре, как и велено было, волонтером, посвящая свое одиночество восхищению красотой островной природы.
Да и как не восхищаться было, если выйдешь, помолившись, из нетопленого скитского храма, где падают с купола опаленные морозцем мухи, а в холодном утреннем воздухе, кажется, явственно, будто от печей, тянет теплом от гранитных скал…
А когда сковывает заводи синий прозрачный лед и по этой синеве рассыпается первая белая крупа?
А летом?!
Из-за обилия воды дивное происходит на островах со светом белой ночи…
Ночной воздух как бы искрится, и так странно близко из-за скал, из-за верхушек деревьев выплывает — только, наверное, здесь, на островах, и увидишь такое — огромная луна.
2Помню, когда я познакомился с Борисом, он рассказывал, что поднимаешься от скита наверх, к часовне, а там луна так близко, что, кажется, пешком можно дойти.
— Куда дойти? До Луны?!
— Ага… Все видно там, наверху… Чего не дойти?
О своих планах, связанных с Луной, Борис помянул так, между прочим. И расспрашивать его подробнее некогда было.
Нас тогда послали на скит из монастыря, и вечером Борис поселил в кабинете-молельне приехавшего скульптора, в комнатах для гостей — меня с женой, фотографу Лизе постелил на диване на кухне, а сам ушел ночевать куда-то на улицу.
Но мы об этом узнали только утром, когда, угощая нас завтраком, Борис рассказал, что, проснувшись, обнаружил на своей груди… змею.
— Да что вы?! — заохали наши женщины. — Какой ужас! И что же вы?
— Так я ничего… Ползи, говорю, змея! Она и уползла…
— А комары? Как вы от комаров на улице оборонялись?
— А что комары? — скромно ответил Борис. — Комары святых не кусают… Ангелы летают, так какой комар укусит?
