Акимуды - Виктор Ерофеев

Куроедов поехал арестовывать Зяблика. Он нашел ее в квартире родителей, в Мытищах. Подъезд был исписан грубыми признаниями в любви. Куроедов мрачно читал надписи. Люди в масках ворвались в квартиру и вытащили Зяблика в халате, болтающую голыми ногами. Люди в масках надели на нее наручники и посадили в машину к Куроедову. Машина с мигалкой помчалась с воем во внутреннюю тюрьму.

– Ты что, окончательно охуел? – спросила его Зяблик.

– В тюрьме разберемся, – мрачно ответил Куроедов.

Всю дорогу они молчали.

Приехав в тюрьму, Куроедов отвел Зяблика в следственный кабинет, запер дверь и спросил:

– Где находятся Акимуды?

– Не знаю, – равнодушно ответила Зяблик.

– Что значит: не знаю! – возмутился Куроедов. – Неужели Посол тебе не сказал?

– Сказал.

– Ну и где?

– Не скажу!

– Слушай, не ломай из себя Зойку Космодемьянскую!

Где Акимуды? – Куроедов налился кровью.

– Зачем тебе?

– Надо!

– Зачем?

– Зяблик, я тебя убью, если ты не ответишь!

– Убивай! – сказала Зяблик.

– Ты его любишь? – подозрительно спросил Куроедов.

– Нет, – сыронизировала Зяблик.

– Ну, хорошо! – зловеще произнес Куроедов. Он позвонил по внутреннему телефону: – Пригласите Самсона-Самсона!

Через пять минут в кабинет вошел страшный человек с большим глобусом.

– До свидания, Зяблик, – сказал Куроедов. – Я умываю руки.

Он ушел, хлопнув дверью.

– Здравствуйте, Зяблик, – церемонно сказал Самсон-Самсон, ставя на стол большой глобус. – Покажите мне, пожалуйста, где находятся Акимуды, и езжайте домой.

Зяблик молчала.

– Где находятся Акимуды? – ударил по столу кулаком Самсон-Самсон.

Зяблик вздрогнула от неожиданности, посмотрела Самосону-Самсону в глаза:

– На небе.

– На каком небе? – окинул ее взглядом Самсон-Самсон.

– На седьмом, – сказала Зяблик.

Самсон-Самсон родился в моем аквариуме. Он считал себя моим учеником и старался переплюнуть своего учителя. Но он вырвал меня из своего сердца, когда я посмел выступить против целого поколения новых писателей. Когда тиражи его книг достигли трехсот тысяч экземпляров, он мне бросил в лицо, что я просто-напросто завидую ему. Впрочем, внимательный читатель обратит внимание на то, что я выделил Самсона-Самсона из общего списка нового поколения.

…Писатель – не тот, кто пишет, потому что все пишут, а тот, через которого пишется. Писатель похож на старый радиоприемник на лампах (такие валяются до сих пор на пыльных дачных чердаках), с зеленым глазком, на панели которого важно написаны названия больших городов, но никаких городов не слышно, а слышны шумы и хрипы, завывания и глушилки. И нужно сквозь все помехи, припав ухом к репродуктору, услышать странное сплетение голосов, вслушаться в них и записать.

Откуда берутся эти голоса и каков их смысл, непонятно, да в это лучше и не вдумываться, но если тебе дано их услышать, сядь и записывай. Наверное, чем гениальнее писатель, тем меньше хрипов и четче запись, но иногда, устав от хрипов, от слабости слуха, начинаешь приходить в отчаяние, делать вид, что слышишь, а пишешь от себя, без действия радиоволн, и получается отсебятина.

Отсебятина – это и есть свободное письмо от себя, пиши, сколько влезет, рассказывай, повествуй. Но если тебе знаком не понаслышке старый приемник с зеленым глазком, то отсебятина, выдуманный тобою текст, утром тебе самому покажется гадостью, самообманом или, как говорили в XIX веке, пошлостью.

Радиоприемник – одна из метафор. Гоголь называл свои ненаписанные произведения «небесными гостями». Есть много случаев, когда приемник сначала работал, а затем умолкал навсегда, «небесные гости» не спускались, и тогда писатель подделывал свой собственный стиль в надежде: и так сойдет.

Писатель может слышать свой радиоприемник независимо от общественных обстоятельств. Ни коммунизм, ни рынок – ничто не поможет и ничто не помешает. Писатель есть – или его нет.

В нашей литературе всегда было немало «небесных гостей». Мы были сильно избалованы золотом и серебром литературных веков. И в советские времена некоторые писатели слышали свои репродукторы – настоящие писатели.

Произведения из репродуктора имеют особенность: они делают текст автономным. Независимым ни от сюжета, ни от характера персонажей, ни от мастерства. Мастер пишет отсебятину. Писатель – не мастер. Он создает текст, который, прежде всего, независим от него самого, от его моральных качеств, наконец, даже от его ума, – текст, который больше автора, интереснее и смелее и философичнее его. Такие тексты живут своей жизнью и ведут писателя за собой. Андрей Платонов выглядел, даже в среде не слишком аристократических советских писателей в новых шубах как водопроводчик, как серая мышь, но у него был мощный репродуктор.

Этот независимый, автономный текст у нас сегодня встречается реже и реже. На дворе эра отсебятины. Не надо ее обижать. Не каждый – Гоголь или Платонов. В русской, как и в любой другой, литературе всегда была отсебятина, порой злободневная, занимательная, тематически забавная. Читатель далеко не всегда отличает настоящую литературу от отсебятины. Он увлекается отражением современности, умелым отображением действительности. Такая литература доступнее, очевиднее ему.

И такая литература к нам пришла. Она отмахнулась от концептуальных условностей и сказала:

– Я – честная! Я – искренняя! – Более того, она сказала: – Я – своя.

Она не могла заметить, потому что она – из другого теста, что это – отступление, отказ от гамбурского счета. Она стала получать премии и очень гордиться ими. Она разлилась по разным направлениям. Она аукнулась в развеселых стихах Козлова-Радищева на политические темы, она отразилась в книгах о «замечательных людях», которым приписала свои мысли, она превратила прозу в модную беллетристику, и все закричали: «Как здорово! Как интересно! Давай еще!»

Отсебятина – продукт самовыражения. Продукт тех, кто умеет рассказывать байки, пишет бойким стилем, над которым серьезно и тщательно работает, кто время от времени высказывает свои потаенные мысли как плохо прожеванное откровение.

Наконец, появилась книга, которая стала формулой поколения. Их десять, но кажется, что писал один и тот же человек, одно до завтрака, другое после обеда, путешествуя от сюжета к сюжету, натыкаясь на жестокость века, на Чечню и дедовщину, на мнительных самоубийц, женские подолы и тоскливое вытье соплеменников. Всем надоела «чернуха» постмодерна, но они принесли свою собственную, свежую, крепко пахнущую «чернуху» искренних, но не слишком образованных рассказчиков, которые в предисловии своего составителя, Козлова-Радищева, гордятся, что не видят разницы между патриотами и демократами, советским и антисоветским. Да, не видят, потому что это – слепые люди, нашли, чем гордиться! Их – десять, хотя имя им – легион, имена их известны, не стоит перечислять.

В этой книге мне больше всего понравилась обложка, и даже не обложка, а увеличенный фрагмент десятирублевой купюры, которой мы пользуемся каждый день, не замечая, что изображено. А ведь помимо известной ГРЭС здесь в правом углу выросла кудрявая береза с отломившимся нижним сучком, а рядом с ней встала стройная елочка – новогоднее изделие, но без игрушек. Неизвестный мастер отдал свою душу любви к родине, нас призвал к нежности, и через купюру в нас входит благодать, а мы, теребя в руке деньги, даже не подозреваем, откуда мы этот любовный заряд получаем.

Десятка – деньги медные, и тексты, собранные под ней, вполне соответствуют ее номиналу. Откуда такая скромность? Даже если иметь в виду, что десятка равна числу наших модных, вполне еще молодых писателей, собравших свою прозу в книге, то лучше бы они оценили себя в долларах или в фунтах – то же не бог весть что, но для них, обладателей разных премий, так было бы престижнее. Тем не менее в группе участников победила любовь к березам.

Впрочем, не только. Есть и другие победы. «Десятка» – игра сборной команды без вратаря. Мячи забивают самим себе, а думают – бьют в чужие ворота. На общем фоне выделяется один, но не сам Козлов-Радищев, искрометный байкоплет, а Самсон-Самсон, который, кажется, умеет играть, но и тот склоняется к отсебятине, несется напролом со своими скромными размышлениями.

Начиная с середины XVIII века у нас никогда не было столь долгой паузы в литературной традиции. Вот – наступила. В ней никто не повинен. И наши славные игроки в том числе. Пусть бегают по полю, если нет других. Пусть забивают голы в свои ворота. Пусть им за эти голы дают премии. Пусть себе пишут. Читатель с интересом следит за их беготней. Разве это не успех?

Наступил критический момент. Мы на пороге войны. Взлетают истребители, ревут танки – куда лететь, в кого стрелять? Спецназ штурмует посольство Акимуд и находит там одних белых мышей. А где любовная линия? Не до любви.