Орел нападает - Саймон Скэрроу

— Что он сказал?

— Поинтересовался, не сподручней ли вам двоим топать пехом?

— Вот как? Тогда передай ему…

— Довольно, центурион, — оборвал его Веспасиан. — Отправляйтесь!

Воин-икен и молодая туземка с привычной легкостью вскочили в седла и порысили к лагерным воротам. Макрон с Катоном, ведя в поводу вьючных пони, последовали за бриттами. Когда под копытами лошадей захрустела подмерзшая дорожная грязь, Катон в последний раз оглянулся через плечо. Веспасиан уже отвернулся от них и шагал к своей теплой палатке. Спустя миг его фигура растаяла в ночном мраке.

Впереди показалась караульная будка, прозвучал тихий приказ. Запорный брус ворот сдвинули в сторону, одна створка их сошла с места, открыв широкую щель. Легионеры проводили проезжавших сквозь нее всадников любопытными взглядами, однако молчком, согласно полученным указаниям. Сразу за валом Празутаг дернул поводья и направил коня вниз по склону к тому самому лесу, откуда несколько дней назад выехали жрецы Темной Луны, чуть позже обезглавившие морского префекта.

Оказавшись за пределами надежного лагеря, да еще без щита и без шлема, Катон вдруг почувствовал себя ужасающе уязвимым. На душе было муторно, хуже, чем перед боем. Гораздо хуже. Впереди лежала вражеская территория, причем эти враги нимало не походили на тех, с какими римляне сталкивались доселе. Глядя на запад, где даже смутные очертания холмов казались лишь порождением и продолжением ночи, молодой оптион сам не знал, то ли его подводят глаза, то ли вся эта чернота и впрямь сплошь заполнена шевелящимися тенями друидов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

К тому времени, когда солнце выбралось из-за молочно-белой черты горизонта и словно бы нехотя повисло над ней, маленькая кавалькада по хорошо утоптанной проезжей тропе, которую обступали вековые раскидистые дубы, чьи могучие силуэты отчетливо выделялись на фоне быстро светлевшего неба, уже углубилась в лес. Продвижение ее сопровождалось карканьем и хлопаньем крыльев: стаи ворон, почуявших приближение всадников, то и дело снимались с ветвей.

Землю в лесу покрывал толстый слой прошлогодней листвы. Снег почти сошел, воздух был сырым и холодным. Разлитое вокруг уныние угнетало, и Катон настороженно вертел головой, высматривая врага. Он ехал замыкающим, позади него, взбивая копытами мертвые листья, тащился лишь вьючный пони. Другой такой пони, привязанный к седлу Макрона, брел непосредственно перед лошадью юноши. Сам же центурион, непривычно простоволосый, напряженно покачивался на спине статного кавалерийского скакуна, но мрачность окрестности не внушала ему особого беспокойства. Куда больше его интересовала ехавшая впереди женщина.

Боадика, по-прежнему прятавшая лицо под надвинутым капюшоном, хранила ледяное молчание и, насколько Макрон мог судить, с тех пор как отряд покинул лагерь, ни разу не оглянулась.

Это озадачивало: ведь центуриону казалось, что новая и столь внезапная встреча с ним, несомненно, должна была всколыхнуть в девушке хоть какие-то чувства. Однако в ходе краткого разговора, состоявшегося прошлым вечером, она не выказала по отношению к нему ничего, кроме холодного безразличия. И теперь, удаляясь от лагеря, тоже предпочитала молчать, словно и не была с ним знакома. Впереди гордячки, бесстрастно озирая тропу, неторопливо рысил Празутаг, восседавший на самом рослом коне, какого только смогли отыскать, и от этого выглядевший совсем уж огромным. Во время инструктажа икен подчеркнуто игнорировал римлян и общался через Боадику с одним лишь легатом.

Глядя на львиную гриву волос дикаря, Катон гадал, много ли помнит гигант о той ночи в Камулодунуме, когда он, пьяный и злой, вытаскивал своих родственниц из набитого римлянами кабачка. Как бы там ни было, но после этого случая отношения своевольной красотки с Макроном разладились. Возможно, Несса права, и Боадика и Празутаг больше чем просто кузен и кузина.

В том же, что из всех лояльных к римлянам бриттов помочь генералу Плавту в беде вызвались именно эти двое, юноша не находил ничего удивительного. Он с легкостью отнес этот казус к тем прихотливым капризам судьбы, что без конца выпадали на его долю. Задание было опасным само по себе, и, уж разумеется, сложные заморочки Макрона и Боадики вкупе с горячностью и родовой кичливостью Празутага ничуть дела не упрощали.

Настораживало и тесное знакомство икена с дуротригами и друидами Темной Луны. Почти каждого римского малыша чуть ли не с колыбели пичкали россказнями о жестоких британских жрецах, об их черной волшбе и о человеческих жертвоприношениях, совершаемых в орошенных кровью священных рощах. Катон не был исключением из этого правила, к тому же ему самому прошлым летом довелось натолкнуться на подобное капище, воспоминание о котором с тех пор всегда пробуждало в нем ужас. И если Празутаг некогда каким-то краем вошел в столь мрачный мир, то глубоко ли тот, в свой черед, проник в его сущность? Кто он теперь — друид или человек? И если человек, то насколько сильна его связь с бывшими своими наставниками и товарищами по обучению? Не является ли чересчур рьяное стремление знатного молодого икена вызволить семью римского генерала из плена всего лишь коварной уловкой, чтобы заманить еще пару римлян в лапы черных жрецов?

Катон постарался унять разыгравшееся воображение. Вряд ли враги станут плести столь замысловатую сеть ради поимки какого-то центуриона и еще менее ценного в их глазах оптиона. Он выругал себя за мальчишеские дурацкие страхи, основанные на по-детски преувеличенном представлении о собственной значимости в этом мире.

И тут же припомнил, как много лет назад, еще совсем в нежном возрасте, ему вдруг понравилась валявшаяся на пиршественном столе ложка с затейливым черенком. Сцапать ее и спрятать в складках туники оказалось пустяшным делом, после чего добыча была унесена в сад и там, в укромном уголке, внимательно осмотрена. От искусно вырезанных дельфинов и нимф просто нельзя было оторваться, но тут неожиданно послышался топот солдатских сандалий и раздались громкие крики. Выглянувший из своего укрытия маленький вор увидел преторианцев, явно кого-то ищущих среди фигурно остриженных садовниками кустов. С неимоверным ужасом мальчик вообразил, будто дерзкая кража в трапезной обнаружена и теперь за ним охотится вся императорская охрана. В любой момент его могли схватить с уликой в руке и отволочь к самому Сеяну, грозному префекту преторианской гвардии. А Сеян, если хоть часть того, что шепотом рассказывали о нем рабы, правда, не задумываясь, перережет преступнику глотку, а тело его велит бросить волкам.