Золотое солнце - Дмитрий Володихин

Эта идея показалась мне наиболее удачной. Тут я еще очень к месту вспомнила, как он в одиночку справился с четырнадцатью, когда отбил меня у храмовой стражи — и последние сомнения покинули меня без следа.

Я положила руку себе на горло — комок силы теплым зверенышем ткнулся в пальцы. Я совершенно не знала, что надо делать, чтобы воздействие получилось, однако опыт последних дней подсказывал, что этого и не надо знать. Всякий раз, когда у меня что-то выходило, я просто очень хотела этого и импровизировала на свой страх и риск, делая то, что казалось правильным в текущее мгновение.

Попробовать еще раз?

У меня не очень хорошая зрительная память, поэтому я просто потянулась к Малабарке каким-то, неизвестно когда вошедшим в привычку, внутренним движением. Это помогло, картинка, пусть нечетко и отрывисто, но всплыла: вечер, солнце уже село, но закат еще не погас, ровный ветер гонит корабль, и гребцы сидят без дела; средний на восьмом весле правого борта меняет одну неудобную позу на другую, столь же неудобную, пытаясь немного подремать...

Как там я выразилась, когда бок Малабарке заращивала? «Не властью богов и не волшебством книжным, но своею причастностью тому, что неведомо мне...»

Кончиком пальца той же руки, что сжимала ласковый комочек, я зачем-то снова погладила свой знак зари. А затем, даже не задумываясь о явной нелепости своих действий, изо всей силы размахнулась и метнула сгусток силы туда, в умозрительно представляемую картинку. Удар — лязг распавшейся цепи — взрыв! В глазах моих полыхнули все виденные мной когда-либо фейерверки сразу, а затем настала полная темнота.

Я невольно вскрикнула и, полностью лишенная сил, упала головой в вонючую слизь. Мне было уже все равно, сознание наполняла одна мысль: получилось, снова получилось! Кроме этого, ничто другое более не имело значения — даже то, что я, может быть, ослепла от этой вспышки. Впрочем, последнее предположение не подтвердилось — когда я чуть перевела взгляд, то различила тончайшую полоску света, обводящую люк. Что-то случилось с магическими привязями — или я, как все, просто перестала их видеть?

Вот оно, значит, на что похоже — быть молнией... Слышишь, Малабарка? Я люблю тебя!

— Что с тобой, Тмисс? — прозвучал в темноте встревоженный голос Тохаль. — Тебе плохо? На, хлебни воды!

Я с благодарностью сделала глоток из поднесенной к моим губам бутыли. Как ни ничтожно было затраченное на это усилие, оно оказалось той самой последней соломинкой на спине осла. Снова, в который уже раз с того момента, как кончилась моя прежняя жизнь, сознание ускользнуло от меня, ускользнуло прежде, чем я успела прошептать «Я люблю тебя» во второй раз...

Стальная хроника Глава 1. Три способа умереть

...Это летающее дерьмо цвета ржавчины я видел два раза в жизни. У Лунного острова мы как-то встретили имланскую трирему. Такую же, как эта. Вся увешана была дохлятиной. Ветер добрый стоял, рыбья моча, у нас два корабля против одного. Бери их — чего ж еще? Нет, вышло по- другому. Давнее дело. Я тогда был простой номер в абордажной команде, а вел нас Магон Волдырь, старший брат Реннона, редкой силы мастер, потом издох от пангдамской водки. Он говорит: «Уходим!» Тут ветер стих. Волдырь как заорет: «Весла на воду! Шевелитесь, медузы бахромчатые! Шевелитесь!» Волдырь страха не имел ни к чему. Ни к железу, ни к воде, ни к зверью, ни к людям. В драке, бывало, пену пускал, норовил зубами глотку перегрызть... А тут, видишь, перекосило его. Аж визжит. Ну, мы ушли. Я потом его спрашивал, какое, мол, дерьмо про тот корабль? Да и многие тоже: мол, ты спятил, Волдырь? Может, менять тебя пора? Он: «Удушу, как котят. Менять! Кто сказал? А про этих — как увидите, так заворачивайте и гребите, что есть силы. Все. Убирайтесь прочь, кончен разговор». Соваться к нему никто больше не стал. И впрямь, порвал бы...

Другое дело было, когда мы с Серыми Чайками ходили на полночь, за Зелтский маяк. Там тоже встретился нам корабль с дохлыми птичками. Даже не знаю чей. Никогда таких не встречал — ни раньше, ни позже. Кораблем-то не назовешь, так, лохань мелкая... Серых Чаек было больше, они верховодили. Кто-то там из них, умный, решил, что и такая посудина — добыча. Из баллисты пугнули: копье легло у самого борта. Тут меня такая чума пробрала, уходить надо! Уходить! Чую, даже не вижу, а так, Аххаш, просто чую нутром, — потянулась от этой лохани черная лента в самую пучину, к придонным братьям, нашаривает там что-то. Вижу, кое-кто из наших тоже не в себе. Лица белые. Уже некоторые пошумливать начинают. А Серые Чайки — ничего, подбираются к добыче поближе. Видно, корабельный мастер и прочие высокие люди были у них в тот раз глухие, как наш Ганнор. Вдруг, видим, из моря выперла чья-то круглая туша. О, Аххаш! Не вся, только спина, но такая, что целую стаю со всеми кораблями на той спине разбросай, и — два раза по столько же места останется. Флагманский корабль стаи Серых Чаек подняло на этой спине — ровно посередине — поволокло к берегу, и там эта тварь их так стряхнула, что длинная хорошая бирема намертво застряла на мели. Туша тут же убралась к себе домой, на дно. Рыбья моча! Пришлось бирему бросить. Только многие тогда говорили Серым Чайкам: мол, легко отделались, уроды...

Теперь, снасть камбалья, вижу в третий раз.

И сейчас я знаю, почему этих надо бояться...

А ведь хороший корабль. Да что за чума! Отличный корабль. Очень большая трирема, можно совершать на ней дальние морские переходы, можно держать такую абордажную команду, что никому не поздоровится... И люди хорошие. В смысле враги, но умелые. Таких следует убивать, не теряя уважения...

От придонных братьев меня вернули пинком под ребра. Пнули вроде отсюда, твари, а не оттуда, но от этого удара я не издох, а очнулся. Лежу на палубе пластом, весь размятый, как дерьмо на дороге. Значит, буду жить. Прямо надо мной — две медные рожи. Тощий и толстый. Тощий, рыбье дерьмо, еще раз меня — ногой. Мало ему, что я глаза открыл. Говорит толстяку:

— Жив, сука. Я уж думал, падаль подобрали.

Так и есть, имланский. Худо.

Где Ланин? Жива или нет? Не чувствую, что она умерла. Нет! Аххаш Маггот! Я бы почувствовал.

Толстый взялся двумя руками за ворот моей рубахи, приподнял и в лицо глядит, рыло свинячье. Глаза умные, внимательные, вглубь заглядывают, что, мол, ты за человек и с какой стороны от тебя ждать подвоха? В общем, какие у судового надсмотрщика должны быть глаза, такие у него и есть. Безмозглые надсмотрщики долго не живут.

Приподнял он меня всего на миг. Спрашивает на кан- налане, грязной, как трюм у имперского «легкого» купца: