Гипсовый трубач: дубль два - Юрий Поляков

Именно там, на картошке, и зарождается любовь наших героев. Ах, как я это сниму! Малиновые осенние закаты, перетекающие в кровавые кусты бересклета, случайные взгляды, внезапные касания, первый поцелуй, пахнущий дымком и дешевым вином… Все это мы возьмем из вашего «Гипсового трубача». А на последнем курсе Юлия и Борис решают пожениться. И вдруг к ним в группу переводят девицу, дочь того самого разбогатевшего при Ельцине партократа. Как мы ее назовем? Думайте, мне нужно имя разлучницы!

– Ирина?

– Нет. Ирина не может быть разлучницей. Ирина – это строгая жена, бьющая мужа по щекам.

– Виктория?

– Теплее.

– Ксения?

– Да, именно – Ксения! Она приезжает в институт на роскошной машине. Марка?

– «Крайслер»? – покраснев, предложил автор «Полыньи счастья».

– Дорогой мой, наша история начинается 15–17 лет назад. Подержанная «тойотка» с правым рулем казалась тогда «Роллс-Ройсом» и волновала скромные сердца. Вот и наш Борис идет к институту, предвкушая встречу с Юлией, но вдруг замечает у ворот сумасшедшую тачку. Из нее выпархивает Ксения – загорелая девушка с молодой грудью, устремленной в прекрасное завтра. Конечно, проще сделать ее богатой дурнушкой, знаете, такой накрашенной игуаной от Нины Ричи. Но это, коллега, будет поддавком. А искусство не терпит поддавков! Нет, Ксюша у нас привлекательная, даже неглупая, но она из тех девиц, у которых в лице всегда есть намек на то, что у них в трусиках. В молодости это даже мило – заводит с полоборота, но с возрастом превращается в бедствие. У меня была одна такая подружка. И знаете, где она больше всего любила?..

– Меня это не интересует! – ответил писатель костяным голосом.

– Понимаю. Поговорим о Боре. Он у нас кто? Из какой семьи? Скорее всего, Боря честолюбив и беден…

– Как Лева?

– Умница, коллега! Отдадим Борьке биографию Левушки, отдадим вместе с мамой, которая трясется над ним, как моя Люська над своим Кусиком. Наш Борис красив, словно юный черт! Кудрявый, мускулистый, голубоглазый мерзавец. Ксения влюбляется в него без памяти, начинает делать глупости, нелепо навязываться, но Боря увлечен Юлией и не замечает новую однокурсницу. Отчаявшись, Ксюша, а она привыкла к тому, что все ее желания мгновенно удовлетворяются, рассказывает о своем горе отцу, буквально рыдает у него на плече… В детстве папа дарил ей такие куклы, что подружки плакали от зависти. А в школьные годы привозил из «загранки» такие портфели и пеналы, что даже учителя сбегались посмотреть. Понимаете ход мысли, коллега?

– Еще бы! Она хочет, чтобы папа подарил ей Бориса, как куклу. Ну, вроде Кена, друга Барби…

– Верно! И этот прожженный повелитель «вертушек» поджидает нашего героя у ворот института, сажает в машину и делает предложение, от которого Борис не может отказаться. Ну, допустим, будущий тесть обещает прямо из-под венца отправить новобрачных на стажировку в Чикагскую высшую экономическую школу. А ведь это для бедного парня – гарантия жизненной победы. Тогда, в девяностые, любого дебила с американскими корочками сразу министром назначали. Оттого мы теперь в такой общенациональной заднице, мой друг! Западничество для России – это способ геополитического суицида.

– Неужели – Сен-Жон Перс? – тонко уточнил Кокотов.

– Возможно. Теперь, конечно, ситуация улучшилась: чтобы сделать карьеру, достаточно родиться в Питере. Но вернемся к нашему герою. В нем борются два чувства: страсть к нашей Юлии и честолюбие. Он выбирает последнее. И знаете, кто подталкивает его к этому?

– Кто?

– Мать. Ирка Купченко! Сама намыкалась в интеллигентной нищете и хочет для сына другой судьбы. Наступает момент, когда Боря должен признаться во всем Юлии, которая как раз накануне поняла, что беременна, и хочет сообщить милому о его скором отцовстве. И вот они готовятся к роковому свиданию. Она, радостно смущенная, изнутри светящаяся грядущим материнством… Вы замечали, коллега, у беременных особенный взгляд?

– Замечал, я бы назвал его внутриутробным.

– Неплохо! Итак, она прихорашивается перед зеркалом, красится, ну, в общем, чистит зубным порошком тапочки…

– Какие тапочки? – оторопел писодей.

– А я разве вам не рассказывал?

– Не-ет.

– Ну что вы! Во ВГИКе у нас вел семинар Евгений Иосифович Габрилович. Великий Габр! Ему было уж за семьдесят и, как многие старые люди, он жил прошлым, а в настоящее выходил, точно в булочную из своей антикварной квартиры. И вот однажды мы разбирали сценарий про современную советскую женщину-руководительницу. И Габр говорит автору: «Что это она у вас все руководит и руководит? Она ведь женщина! Покажите это! Покажите, как она собирается на свидание: накручивает волосы на папильотки, гладит чулки, чистит зубным порошком тапочки…» Мы рухнули, хохочем, а мэтр не понимает. Действие сценария происходит в семидесятые, а зубным порошком белые спортивные тапочки чистили в тридцатые… Габр перепутал эпохи. С тех пор у нас это стало поговоркой…

– А что же Борис? – поинтересовался Кокотов.

– А он, изменщик, наоборот, страдает, мучится. Бреясь, старается не глядеть себе в глаза. Стыдно! Он смутно догадывается, что совершает, может быть, самую страшную ошибку в своей жизни. Но уже ничего не может поделать: свадьба назначена, гости приглашены, вызов из Чикаго лежит на комоде, политый счастливыми слезами Ирки Купченко. У вас, Андрей Львович, так бывало: вы понимаете, что делаете глупость, но остановиться не можете?

– Бывало… – вздохнул автор «Знойного прощания».

– У меня тоже. Много раз! Ах, как я это смонтирую, параллельно: мужчина и женщина собираются на свидание. Потом долго, возможно даже в рапиде, они едут навстречу друг другу. На ее лице играют блики великой тайны будущего материнства, и чем ближе она к месту встречи, тем светлее ее взгляд. А у него все наоборот: он мрачнеет, приближаясь к пункту своего неизбежного предательства. Кстати, где у них свидание?

– Может, у памятника Пушкину на Тверском?

– Кокотов, вернитесь из долин похоти на вершины искусства, прошу вас! Наталья Павловна, конечно, замечательная женщина, но сегодня она к вам не приедет. Нет! У нее, очевидно, с вашей помощью, случились сдвиги в бракоразводном процессе!

– Откуда вы знаете? – воскликнул писатель.

– Догадываюсь. А свидание Юлия назначила Боре, разумеется, возле вашего гипсового дудельщика.

– Но ведь трубач в пионерском лагере!

– Кто вам сказал?

– Мы с вами так решили.

– Сейчас перерешим. У меня вот какое к вам предложение: Боря и Юля – одноклассники, а гипсовый трубач стоит во дворе их школы, там они впервые и поцеловались. так лучше, поверьте! Если все трое: Боря, Юля и Ксения – однокурсники, тогда нежные поползновения дочери партократа скрыть невозможно, да и Боря не будет на глазах у своей девушки безобразничать. Знаете, все-таки первая любовь! Другое дело, когда они после школы поступили в разные институты. Будущий олигарх, разумеется, махнул в финансовый, а наша героиня готовится стать педагогом и матерью, даже не подозревая о сопернице!

– А как же «картошка»?

– Что – «картошка»?

– Ну, малиновые закаты, случайные касания, зарождение чувства, песня у костра: «Не смотри ты так неосторожно, я могу подумать что-нибудь не то!»… – не без ехидства пропел писодей.

– Да, действительно, жалко! Уходит колорит эпохи, замечательного времени, когда на несправедливость можно было пожаловаться в партком, в крайнем случае – в райком. И не надо было нанимать киллеров, не надо было тащиться в суд, чтобы за пятьдесят тысяч долларов доказать, что у тебя украли тридцать. Хорошо, очень хорошо, Андрей Львович, что мы прорвались к Скурятину, а то бы вы узнали, что такое русский суд – долгий и неправый!

– А может, перебросить их в стройотряд? – предложил Кокотов, невольно увлекшийся кройкой и шитьем судеб придуманных героев.

– Ну-ка, ну-ка – поподробнее! – потребовал игровод.

– Борис едет туда, чтобы заработать на свадьбу с Юлией. Она ведь тоже небогата, из потомственной педагогической семьи. Там-то он и сходится с Ксенией, которая специально увязалась за ним….

– Отлично! А сцену грехопадения на природе мы позаимствуем у ваших Левы с Таей. Ксюха берет Борьку за руку и силой уводит в ночные клевера. Ах, как я это сниму! Молодец! Вы вернулись… из долин… Но есть одна проблема.

– Какая?

– Когда происходят события? В девяносто втором… – сморщив лоб, прикинул Жарынин. – Но в девяносто втором не было уже никаких стройотрядов, была дикая инфляция, а на свадьбы зарабатывали, возя товар из Кореи.

– А если в восемьдесят восьмом? – предложил писатель.

– Тогда вряд ли дочка партбосса ездит на «тойоте».

– Верно, даже Виктор Цой ездил на «москвиче»…

– Да и черт с ней, с «тойотой», а тем более с вашим Виктором Цоем! Никогда не понимал этих его «бу-бу-му-му». Хуже Цоя только Гребенщиков с Макаревичем. Ненавижу эти антисоветские гитарные посиделки на кухнях цековских домов! Ненавижу номенклатурных сосунков вроде Гайдара! Чтобы греть жопы не в Болгарии, а на Канарах, они разрушили великую страну и обобрали заслуженный народ, как раз когда впервые за столетия он начал жить более-менее прилично! Уроды! – Жарынин в раздражении отложил трубку в сторону.