Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия

Даша машинально сунула телефон в карман.

Итак, что мы имеем? Злобный скрежет зубов и нелепые вопросы. Приказание сидеть дома и страдать.

Дашка не выносила, когда ей диктовали, что делать. И не признавала слово «надо». Наверное, это сейчас придало ей сил. Кровь разбежалась хорошенько и ударила в голову, заставляя мысли построиться в ровные ряды, маршировать и отдавать честь.

Мысль первая — Степка действительно у того человека, который звонил, ненавидел, издевался и скрежетал зубами.

Мысль вторая — человека нужно вычислить. Потому что, скорее всего, Андрей его не нашел. Если человек звонил не с автомата, это будет сделать очень просто. Остается надеяться, что телефонный маньяк попросту туп и звонил Дашке со своего домашнего номера. Скоро к нему подъедут крепкие ребятишки и в два счета узнают, где Степка.

Если от ненависти он не растерял все мозги, тогда придется повозиться.

В связи с этим мысль третья. Вспомнить всех, с кем общалась в последнее время. Быть может, обидела ненароком продавщицу в магазине, и она решила поквитаться изощренным способом. Или Дашка могла кому-то ногу в метро отдавить. Хотя нет, в метро она давно не спускалась.

Стоп, вот тут что-то важное. Четвертая, кажется, по счету мысль. Вывод из третьей. Горячо, горячо. Продавщица? Магазин? Нет, наверное, дальше. Метро? При чем здесь метро?

Дашка запуталась, а стройный ряд мыслей развалился, будто пьяная компания по углам.

Попробуем все снова. Кто мог возненавидеть ее до такой степени? Сразу не так, почему — до такой? Возможно, для того человека это нормальная степень, возможно, он всегда реагирует так… неадекватно. Опять стоп. Среди Дашкиных знакомых психов вроде бы нет. И снова стоп. Что такое вроде бы? Псих, он — или псих, или нет. А если наполовину, то как это должно выглядеть? С виду он нормальный, среди обычных людей ничем не выделяется, а наедине с самим собой становится невменяем. Так, что ли?

Еще несколько минут таких размышлений, и она сама станет буйнопомешанной.

А думать надо. Есть такое слово «надо», и Дашка его терпеть не может. Однако «надо» бывает разным.

Чтоб ты сдохла, сказал ублюдок на том конце провода.

Ну почему, почему? Что такого она могла сделать, чтобы человек произнес эти слова с вымученным, давнишним чувством ненависти? Она не давала повода. Она сознательно избегала людей, не доверяя ни им, ни себе в их кругу. Казалось, огородилась. Выяснилось, что нет.

— Я тут ни при чем, — не в первый раз повторил Зацепин и изобразил лицом сложную гамму чувств.

Андрей рассмотрел крайнюю озабоченность, доброжелательность и капельку нетерпения.

— А вообще это никуда не годится! Просто ужас! Куда мир катится?

Ну вот, теперь на челе старого бизнесмена обозначилась еще и искренняя тревога за весь род человеческий.

Комолов ломал голову — верить, не верить. Человеколюбия в Зацепине было меньше, чем в обозленной на весь свет старой деве. Но это ладно. А вот как насчет главного?

Андрей разминал в руке сигарету. Последние двадцать минут он искрошил таким образом уже штук пять. Нервы стали ни к черту.

И все-таки, врет или нет? Актер из Романа Павловича хоть куда, это Андрей нутром чуял. Но в каком месте он играет просто так, по инерции или по зову души, а где делает это из умысла — понять практически невозможно. Но надо. Надо, черт тебя подери!

Соображай же, кретин, приказал себе Комолов и выбросил искрошенную сигарету в серебряную пепельницу.

Зацепин проследил за его движением и старчески крякнул. Мол, вижу, как тебе тяжело парень, и очень сопереживаю. Но помочь ничем не могу. Он здесь ни при чем, было сказано не мало уже раз. А время идет. Зацепинское время стоит дорого. Хотя нет, о потраченном получасе он не жалел, уж больно история оказалась любопытная.

Конечно, он ее помнил, тонкую девочку с испуганными глазами. Дарья Комолова, как назвал ее этот нервный тип, сидящий теперь напротив Романа Павловича.

Когда это было-то, господи?

Он даже жениться на ней собирался. Совсем, наверное, сбрендил тогда, старый дурак! Кто же женится в наше время по любви, «от чуйств-с»?! Потом помудрел. Жанку вот выбрал исключительно по расчету. Ты — мне, я — тебе называется. С него счета в банке, с нее — фактура, обожание, хорошее поведение и беспрекословное послушание. Не прогадал, Жанна ему еще и сына родила. Мысли о младшем Зацепине, как всегда, заставили Романа Павловича улыбнуться. Шалопаем растет, весь в папашу.

А эта Дарья… мм… Комолова, что ли? Конфетка в невзрачной упаковке. Тем приятнее, неожиданнее вкус. Конечно, он помнил. Ее отец, кажется, до сих пор работает на одной из зацепинских фирм. Нет, не отец — отчим. А вообще воспоминание не из приятных. Роман Павлович не любил вспоминать о том, чего ему не удалось добиться. Дашку вот не удалось. Хотя вкус узнал и почувствовал, но что-то там осталось нераскрытым и открываться не желало ни в какую. Мало того, сопротивлялось изо всех сил ему, Зацепину. Даже странно…

Вспоминать не любил. Легче вычеркнуть и сделать вид, что никогда такого и не было. Но вот приперся частный детектив с несчастным лицом и интересной историей. Секретарша доложила, что мужик серьезный и требовательный, а дело важное. Плевал Зацепин на такие доклады. Только детектив попался упорный и даже наглый, ворвался в кабинет, размахивал руками, намекал на какие-то неприятности. Угроз Зацепин не любил и потянулся было нажать кнопочку вызова службы безопасности. Однако парень с удостоверением частной юридической службы упомянул в своей пламенной речи несколько важных имен. Случайный человек не мог знать о связи Зацепина с этими людьми. Пришлось выслушать.

Оказалось занятно. Правда, Роман Павлович не сразу въехал, при чем тут он. Вот именно — ни при чем. Битых полчаса повторял.

А детектив все крошил свои сигареты и не уходил.

Сколько ему обещали за хорошо сделанную работу, чтобы вот так переживать? Или за босса беспокоится?

Зацепин признавал, что дело не только любопытное, но и странное. У большой шишки — начальника этого детектива — украли сына, а выкупа не требуют. Шишка дергается, не спит, не ест, контракты простаивают, бизнес разваливается. Черт его знает, может, парень в кресле напротив переживает не зря. А если бы…

На этой мысли Зацепин сбился. Он дальше представить себе не мог, даже подумать не посмел. А если бы… Что бы он делал, пропади его Кешка, его последний, младший сынишка, избалованный маленький тиран?

Нет, думать об этом не стоило, сердце и так барахлит.

Ясно было, что детектив не уйдет сам. Доказательства ему подавай, и все грозится теми именами да всей службой безопасности своего большого босса. Мол, Роман Павлович, в ваших интересах решить дело полюбовно, с минимальными потерями. Беда прямо.

К делу-то он никакого касательства не имеет. А слухи пойдут. Но это же бред просто! Чтобы он — практически хозяин маленького, но крепкого городка, уважаемый бизнесмен, счастливый муж и отец, в конце концов, — украл чужого сына только потому, что когда-то спал с его юной матерью! То есть с нынешней женой большого московского человека.

Он ее и не вспоминал. Может, тогда и зацепило его самолюбие, так сколько воды с тех пор… В общем, ясно, что бред больного воображения. Это же как человек-то большой отчаялся, чтобы послать детектива к бывшему, давнишнему любовнику своей жены?!

А вот Зацепин послать детектива не мог. А так хотелось — далеко и навсегда. Ко всему прочему, у парня был вид человека, готового на все. Ну и связи, конечно. Не мог Зацепин проигнорировать те фамилии, которыми пугал его чертов москвич!

Ну и что делать прикажете? Доказывать свою непричастность просто-напросто несолидно, даже позорно как-то. Да и каким образом? Дать обыскать дом, что ли? Или в качестве алиби предъявить всех, с кем общался в столице? Ой, как все это некстати, как глупо и нелепо получается. И даже речи не может быть о том, чтобы рассказать, чем он занимался в Москве на самом деле. Хотя детектив об этом прямо и не спрашивал. Но, видимо, подразумевалось, что Зацепин должен поведать о своих столичных делах, дабы избежать подозрений. В принципе, логично. Но серьезный дядька Роман Павлович Зацепин ни оправдываться, ни объясняться не привык. И потому последние двадцать минут чувствовал себя не в своей тарелке, играл, юлил, а сам прикидывал, что делать дальше.