Француженки не любят сказки - Лора Флоранд

Глава 24

Потом Джейми села на него, вставила его в себя, велела лечь на нее и принимала каждый из его резких ударов словно изысканную, интимную ласку. Ее душа едва не обуглилась от смущения, но все-таки он был очень и очень хорош.

Ей нравилось даже то, как после всего он тихонько смеялся, словно был очень, очень счастлив. Она положила голову ему на плечо, а он лениво гладил ее по спине. Еще ей нравилось, что он чувствовал себя победителем, когда занимался с ней любовью.

Она забыла сказать ему, как любит его руки. Поэтому схватила ту, которая ее гладила, поднесла к лицу, прижала к щеке, покрыла поцелуями. Потом ненадолго заснула.

Проснулась она от осторожных движений Доминика и шороха грубой ткани. Должно быть, не вылезая из-под нее, он подцепил ногой джинсы, потому что теперь они лежали на кровати, а он держал в руке мобильный телефон и набивал какой-то текст. Она сонно заморгала, а затем с интересом принялась разглядывать книги, заполнившие целую стену, ряд за рядом, в основном скромные белые книжки издательства «Галлимар», в мягкой обложке, классика прозы и поэзии. Она пошевелилась, пытаясь разобрать названия.

– Прости, – сказал он, когда увидел, что разбудил ее. – Я просто сообщил своим, что сегодня не приду.

Он положил телефон на книгу, лежавшую на ночном столике, и стал ласково гладить Джейми, явно занятый своими мыслями. Потом взял ее руку со своей груди, поцеловал в ладонь и вернул на прежнее место.

Мог ли он действительно ее любить? Как вообще такое возможно? Ведь она не красавица, а ее дела, более ценные, чем красота, скорее всего остались в прошлом. Теперь она только и делала, что брала у него все, что он мог ей дать.

А он вел себя так, как будто это было причиной его любви.

Иногда в ее мозгу что-то вспыхивало, и на мгновение она почти все понимала. Но тут же теряла нить.

– Ты можешь позволить себе такое? – спросила она. – Просто исчезнуть на полдня? – Еще не хватало, чтобы она, помимо всего прочего, стала помехой в его работе.

– Не регулярно, нет. Но я и не делаю это регулярно.

Значит, те другие женщины, которым он «не назначал свидания», ждали, когда у него закончится рабочий день. Она тихонько вздохнула, представив, как он делал свой шоколад, зная, что его ждет очередная красотка, и посмотрела на свою все еще слишком худую, веснушчатую руку, лежавшую на его скульптурной груди. Ох, что она вообще тут делает?

– Тебе нравятся ювелирные украшения? – неожиданно спросил он, и она вздрогнула.

– Нет.

Он поднял брови, удивившись такой резкой реакции.

– Отвращение?

– Я в принципе не люблю вещей, кроме некоторых особенных, которые мне преподносят разные люди. – Она вспомнила о маленьких сокровищах, сплетенных для нее бабушками в знак благодарности; о миниатюрной лодке-каноэ, вырезанной благодарным отцом… – она говорит не об этих!

Он долго и пристально глядел ей в глаза. Вздохнул. И ничего не сказал.

Она порозовела, слегка.

– Я не… собираю здесь сувениры.

– Сувениры… – мрачно буркнул он. Вот так, блаженства как не бывало. – То, что ты можешь положить в чемодан, когда уезжаешь?

Ее сердце больно заныло от острой тоски. Я не хочу уезжать. Я не хочу уезжать. Пожалуйста, не позволяй мне уезжать от тебя, молила она.

– Что ты собираешься делать, когда твои солнечные панели, так сказать, полностью зарядятся? – угрюмо спросил Доминик. – Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем ты вернешься назад, чтобы снова подзарядиться? Или ты находишь себе каждый раз новое солнце?

Еще несколько минут назад она нежилась в его объятьях, и вот теперь это катастрофическое падение по спирали. В его голосе слышалось что-то злое, безобразное, и оно пыталось прорваться наружу. «Не бросай меня», – сказал он в ответ на ее признание в любви. Господи, не говори так.

Она смотрела на свою худую, усыпанную веснушками руку, бессильную, как ей казалось. Зрелище было жалкое, малопривлекательное. Она обхватила его еще крепче, и он уже еле дышал. А что, если самое плохое, что она могла ему сделать, это стать настолько сильной, чтобы уехать от него?

– Вообще-то я… я подумала, что, может быть, смогу делать что-то хорошее, не уезжая из Парижа, – осторожно прощупала она почву.

– Ох, черт побери. – Он вскочил с кровати так поспешно, что его часы оставили длинную царапину на ее спине, когда он выдернул из-под нее руку. Он подошел, голый, к окну, оперся локтем о раму и посмотрел на улицу.

У Джейми перехватило дыхание. Слезы жгли ей глаза. Думай. Думай. Непонятно, что происходит.

– Ты ведь… не женат, нет? – внезапно спросила она. Почему он просил ее не бросать его, а потом так испугался, что она может остаться?

Он же, услышав ее слова, дернулся. Словно ее вопрос прозвучал как пощечина, приводящая в чувство человека, теряющего сознание.

– Что? – Он с явным трудом повернул голову, посмотрел на нее и спросил, скривив рот: – Ты когда-нибудь встречалась с мужчиной, наделенным моралью и здравым смыслом?

Она тоже скривила губы в ответ:

– Мне кажется, сейчас я встречаюсь как раз с таким… Или я глубоко ошибаюсь?

– Ошибаешься. – Он опустил руку и повернулся к ней, прижавшись спиной к окну. – Ты глубоко ошибаешься.

Его слова больно ее ударили. Как ей показалось, ударили прямо в живот. О, не будь смешной, не сравнивай, ты знаешь, что такое удары в живот, одернула себя Джейми. Если бы Кэйд не нашла того замечательного хирурга, ты сейчас жила бы без селезенки.

– Ты хочешь сказать, что мне не следует встречаться с тобой?

– Не встречайся с мужчиной, обладающим моралью и здравым смыслом. Но я не женат, нет, Жем.

Он говорит правду, нечего и сомневаться. Кэйд непременно сообщила бы ей, будь он обременен семьей. Впрочем, сейчас ей не стоило говорить о том, что ее сестра наводила о нем справки.

– Ты спросил меня.

Он тряхнул головой; его лохматые волосы стали еще более растрепанными, после того как она их взъерошила.

– Я просто пытаюсь понять, как ты меня использовала. Ведь я никогда не говорил, что использую тебя.

Какое-то время они с ужасом глядели друг на друга. Доминик казался таким огромным, таким сердитым, даже опасным. Что могло его так испугать?

– Я не брошу тебя, – внезапно заявил он, и его слова прозвучали так сурово и так решительно, как будто он разрубил пень столетнего дуба.

Она нахмурила брови:

– Ну… я еще никогда не слышала, чтобы обещание женщине не бросить ее звучало такой угрозой.

Доминик долго молчал с угрюмым лицом, озадаченный.

– А я еще никогда не слышал ни от кого обещания не бросить меня. Возможно, я просто выбрал неправильную интонацию. – Он заставил себя выдержать ее испытующий взгляд. – Жем, ты пойми вот что. Я никогда не смогу тебя бросить, даже если и было бы надо. Так что это тебе надо будет уйти от меня. Ты должна сама это сделать.