Из Африки - Карен Бликсен

Ранним утром воздух африканского нагорья настолько прохладен и свеж, что трудно отделаться от впечатления, что вы находитесь не на суше, а в темных глубинах моря. Сам факт вашего движения вызывает сомнение: возможно, что волны прохлады, омывающие лицо, вызваны глубоководным течением, а машина, подобно ленивому электрическому скату, лежит себе на морском дне, пялясь перед собой глазищами-фарами, и наблюдает за подводной жизнью. Звезды так велики, что их можно принять за отражение звезд на водной глади. Поблизости появляются на морском дне какие-то темные силуэты, подскакивающие и пропадающие в высокой траве, как крабы и блохи, уходящие в песок. Постепенно светает, и перед самым рассветом морское дно поднимается к водной поверхности, создавая на ваших глазах новый остров. На вас накатывают волны запахов: свежий дух кустарников, горький запах горелой травы, смрад разложения.

Кануфья, бой Дениса, сидевший на заднем сиденье, слегка дотронулся до моего плеча и указал вправо. В двенадцати-пятнадцати ярдах от дороги я узрела темную массу, похожую на морскую корову, отдыхающую на песке, а поверх нее — какое-то копошение в темной воде.

Это оказался крупный жираф-самец, застреленный двумя-тремя днями раньше. Стрелять жирафов запрещено, и нам с Денисом пришлось впоследствии оправдываться, что он погиб не от наших пуль; нам удалось доказать, что мы нашли его уже издохшим, однако кто его подстрелил и зачем, так и осталось невыясненным. Огромную тушу рвала когтями и клыками львица; при приближении машины она подняла голову.

Денис затормозил, Кануфья поднял ружье, которое всегда было у него под рукой. Денис тихо спросил у меня:

— Стрелять?

Он учтиво рассматривал все нагорье Нгонг как мой персональный охотничий заказник.

Мы ехали по территории тех самых маасаи, которые недавно жаловались мне на утрату скота: если уж мы повстречались со зверем, который резал одного за другим маасайских телят и коров, то пришла пора положить конец этому разбою. Я кивнула.

Денис спрыгнул с подножки и сделал несколько шагов назад. Львица нырнула было под жирафью тушу, но Денис обежал жирафа, приблизился и выстрелил. Я не видела, как во львицу угодила пуля, но потом вышла и обнаружила ее неподвижно лежащей в темной луже.

У нас не было времени сдирать с львицы шкуру, иначе мы разминулись бы с охотниками. Мы постарались хорошенько запомнить место, хотя от дохлого жирафа распространялся такой сильный смрад, что мы все равно не пропустили бы его.

Проехав еще пару миль, мы убедились, что дальше дороги нет. Мы увидели орудия труда дорожников; дальше простиралась нетронутая человеком каменистая равнина, серая в рассветный час. Мы переглянулись, понимая, что вынуждены предоставить приятеля Дениса его судьбе. Как потом оказалось, тому так и не представилось случая пустить ружье Дениса в ход.

Мы развернулись. Теперь мы ехали навстречу разгорающемуся востоку. Наш разговор был посвящен львице.

Вскоре показался дохлый жираф. Теперь мы могли разглядеть его во всех подробностях, вплоть до пятен на спине. Подъехав, мы заметили стоящего на нем льва. Туша лежала на пригорке, и темная фигура льва возвышалась над окрестностями на фоне пламенеющего рассветного неба. Его гриву трепал ветер. Я привстала в машине, находясь под сильным впечатлением от этой картины, и Денис сказал:

— Теперь ты стреляй.

У меня всегда были проблемы с его ружьем, слишком длинным и тяжелым для меня, к тому же с сильной отдачей; однако сейчас выстрел был признанием в любви, поэтому богатырский калибр ствола оказался как нельзя кстати.

Мне показалось, что от моего выстрела лев подскочил в воздух и приземлился на сложенные лапы. Я стояла в траве, тяжело дыша и чувствуя себя всесильной, как всегда бывает после удачного выстрела, когда видишь, что способна разить на расстоянии. Я обошла тушу жирафа.

То была кульминация пятого акта классической трагедии. Все были мертвы. Жираф казался отталкивающим и гигантским, его ноги и шея имели чудовищную длину, брюхо было растерзано львами. Львица лежала на спине; на ее морде застыл высокомерный оскал, как у роковой женщины из трагедии. Лев валялся неподалеку. Почему ее судьба ничему его не научила? Его голова покоилась на передних лапах, грива накрывала его, как царская мантия. Вокруг него тоже растеклась большая лужа, казавшаяся при свете утра пунцовой.

Денис и Кануфья закатали рукава и умело сняли со львов шкуры. Потом они сели передохнуть, и я принесла из машины бутылку кларета, изюм и миндаль, которые захватила в дорогу недаром: дело происходило на Новый Год. Мы опустились в невысокую траву, выпили и перекусили. Лежавшие неподалеку львиные туши выглядели восхитительно в своей наготе: на них не было ни грамма жира, все мышцы были смело изогнуты; такие тела не нуждались в покровах, ибо и так были образцами совершенства.

Сидя на траве, я заметила, как по моим ногам скользнула тень, и, задрав голову, увидела в светло-голубом небе кружащих стервятников. У меня было так легко на душе, словно я тоже парила в небе, как на воздушном шаре. Я даже сочинила стихотворение:

Тень орла скользит через долинуК вершинам голубым и безымянным,А тень от молодых округлых зебрВесь день промеж копыт у них проводит,Поскольку днем они не сходят с места,Зато под вечер мчатся по долине,В кирпичный цвет окрашенной закатом,На вожделенный синий водопой.

У нас с Денисом было еще одно драматическое приключение, связанное со львами. Оно предшествовало тому, о котором я уже поведала. То было самое начало нашей дружбы.

Однажды, в сезон весенних дождей, южноафриканец Николс, бывший тогда моим управляющим, прибежал ко мне утром сам не свой с вестью о том, что ночью на ферме побывали два льва, зарезав двух волов. Они проломили изгородь вокруг загона и утащили волов на кофейную плантацию; одного ни там же сожрали, другой так и остался лежать среди кофейных деревьев. От меня требовалось написать письмо, по которому управляющий мог бы приобрести в Найроби стрихнин. Он бы быстро заложил стрихнин в тушу, так как звери наверняка вернутся к ней следующей ночью.

Я обдумала предложение. Мне не улыбалось травить львов стрихнином, и я ответила, что не поддерживаю его идею. Управляющий впал в отчаяние. Он заявил, что львы, почувствовав безнаказанность теперь повадятся безобразничать на ферме. Волы, которых они прикончили, были лучшими рабочими экземплярами; мы не можем себе позволить и дальше терять тягловый скот. Он напомнил мне, что неподалеку от загона с волами находятся мои конюшни — об этом я подумала? Я ответила, что тоже не собираюсь приманивать львов к ферме, просто их надо застрелить, а не травить.