Суровые дни (книга первая) - Клыч Кулиев

Ахун поднял наконец голову и обвел взглядом сидящих поблизости яшули.

— Говорите свое мнение, люди! — предложил он.

«Выскальзывает, как блоха из собачьих зубов! — с веселой досадой подумал Махтумкули. — Научился за чужую спину прятать свои заячьи уши!» Однако вслух не сказал ничего. Вместо него возразил Мяти-пальван.

— Нехорошо, таксир! — с грубоватой прямотой сказал седой богатырь. — Сами говорите, что думаете. А народ выскажется, просить не придется… Так, что ли? — повысил он голос.

— Мы уже вдоволь наговорились! — крикнули из толпы. — Люди ждут определенного слова!

— Чего ждать! — поддержали крикнувшего. — Махтумкули-ага ясно сказал: за сабли браться надо!

Маленький косоглазенький яшули, сидящий напротив Эмин-ахуна, добавил свою капельку яда:

— Говорите, вы таксир… Что вы посоветуете, тому мы и последуем.

Эмин-ахун поднял полуопущенные веки. Лицо его было спокойно.

— Я и раньше говорил вам, поэт, — покашливая, начал он, — что, если возможно, надо решить дело без кровопролития… Народу и без войны хватает забот. Да и зима на носу — куда идти? А хаким от своих намерений не отступится, будет на пятки нам наступать… Надо миром решать. Говорили мы Борджак-баю, что пусть, мол, хаким поможет не только кумметхаузцам, но окажет милость всему народу. Просили его, чтобы не посылал сарбазов дальше Гямишли, — как видите, он послушался голоса разума. Только что приезжал от него человек, приглашал на встречу— думаю, сам хаким хочет мира, а не войны. Кстати, поздравляю вас — не сегодня-завтра освободят Адна-сердара!..

При последних словах Эмин-ахун кашлянул особенно значительно и с интересом посмотрел на Махтумкули: какое впечатление произвела на него новость. На лице Махтумкули не дрогнула ни одна черточка, хотя сообщение было не то чтобы неприятным, а очень уж не ко времени Адна-сердар явился бы скорее помехой общему делу, чем помощью.

— Вы все еще надеетесь на хакима? — спросил Махтумкули ахуна.

Эмин-ахун вздохнул:

— Ай, поэт, надейся или не надейся — все от рока зависит… Может быть, создатель смилостивится над бедными людьми, пошлет им спокойствие. Ссоры и вражда никому еще пользу не приносили.

— Да, — согласился Махтумкули, — это так. Однако сделавший подушкой собаку спокойно не спит. Я уже говорил, что хаким — человек государственный и будет делать не то, что он пообещал или даже что он сам хочет, а то, что прикажут ему. Господин говорит: «Возьми!» — нукер сдирает кожу; нукер говорит: «Бей!» — раб убивает до смерти. Смотрите, как бы вам не оказаться в капкане собственной доверчивости.

— От судьбы не убежишь, — упрямо повторил ахун. — Сейчас, по крайней мере, мы никуда не намерены трогаться с места. А там — видно будет.

Из толпы поднялся горбатый яшули, крепко стуча палкой о землю, пробрался поближе к двери и, глядя на ахуна, сердито сказал:

— Вай-вей, таксир, что же вы говорите! Вы ничего не собираетесь предпринимать, а мы скитаемся без крова. Голыми пришли сюда, все побросали, живем собачьей жизнью. А теперь…

— Вас никто здесь не держит силой, — перебил его Эмин-ахун. — Идите с богом куда вам заблагорассудится!

— Дело не во мне, таксир. Вон сколько людей мечется, как стадо овец, бегущих от волков, не знают, куда податься, — им вы что скажете?

— То же, что и вам: пусть и они уходят! Я никого не привязал!..

По толпе прошел ропот явного недовольства. Кто-то выкрикнул:

— Таксир, Махтумкули-ага верно сказал. Надо сообща действовать, а не каждый сам по себе!

Поднялся бедно одетый парень.

— Таксир, мы знаем, что кизылбаши сладки на словах, да горьки на деле — нельзя верить им! Если мы…

Его прервали:

— Замолчи, глупец! Взялся самого ахуна-ага учить!

Парень быстро повернулся на голос.

— Это отец твой глупец! И мать дура! И все родственники до седьмого колена — недоумки!

— Что ты сказал?! Ах ты…

— Выходи, выходи, если смел!

— А ну, пустите меня!

— Дай ему по башке!

— Бей!

В толпе началась потасовка. Кибитка в миг опустела.

Борджак-бай всеми силами стремился поскорее уехать в Кушум-Тепе. Однако хаким не торопился отпускать его, давая то одно поручение, то другое. Из-за них Борджак-баю все чаще приходилось самому говорить людям то, что он предпочитал бы передать устами других. Это лишало его душевного равновесия, заставляло вздрагивать и оглядываться по сторонам — печальные последствия предательства уже воочию вставали перед глазами бая.

Пугало его и поведение джафарбаев. Если они вдруг решат выступить против Астрабада, он останется один перед хакимом да еще с какими глазами! Поэтому всеми правдами и неправдами он пытался перетянуть на свою сторону Эмин-ахуна: за его спиной можно было спрятать хоть часть собственных грешков, хотя и сам ахун не прочь выдать свою тень за чужую.

Хаким пригласил Эмин-ахуна в Гямишли по совету Борджак-бая. Причем Борджак-бай никогда не думал, что ахун может отказаться приехать, и ждал его с нетерпением. Но вот вернулся посланец и передал ответ. Что говорить теперь хакиму? Как объяснить неожиданную строптивость Эмина? А идти и говорить надо, потому что хаким ждет и сердится.

Борджак-бай повздыхал еще немного. Потом, словно собираясь в дальнюю дорогу, поверх тонкого красного халата надел второй, хивинский, повязал шелковый кушак, нахлобучил черный, с блестящими тугими завитками тельпек. Немного помешкал у двери, словно минута промедления могла чему-нибудь помочь, и тяжело шагнул в ночь.

Дул ветер, но не холодный, а теплый и даже душный. Со стороны моря неслись по небу косматые, разодранные ветром тучи. Они то закрывали, то вновь отпускали луну, и казалось, что это она мечется в панике, стараясь вырваться из темного окружения.

В лагере горели костры, шумели сарбазы. Однако около шатров было тихо. Часовые, собравшись в кружок возле пляшущего пламени, лениво перебрасывались словами. Двое сарбазов стояли у входа в шатер Абдулмеджит-хана.

Когда Борджак-бай подошел, часовые вытянулись. Из шатра доносился неясный звук голосов, потом долетел смех. Все же Борджак-бай спросил:

— Господин хаким не спит?

— Нет, — ответил один из сарбазов.

— Хочу войти, если можно.

— Сейчас…

Сарбаз помедлил, что-то торопливо шепча под нос, гнулся и, предупредительно покашливая, полез под полог. Почти сразу же он вышел обратно.

— Проходите… Вас ждут.

Борджак-бай вошел и увидел уставленный различными кушаньями дастархан, посредине которого стоял кувшин с вином, — хаким ужинал в обществе Абдулмеджит-хана. Он встретил бая вопросом, в котором явственно звучало и нетерпение и раздражение от того, что прервали интересную беседу о тегеранских прелестницах:

— Приехал?

Борджак-бай уселся на указанное ему место и со вздохом ответил:

— Нет, господин хаким, не приехал.

Хаким не ожидал такого ответа. Брови его поползли вверх.

— Почему?

— Сказал, что нездоровится.

— Та-ак… А другой причины не нашел?

Борджак-бай покраснел. Не зная, что ответить, полез в карман, вытащил четки, опять положил их на место.

— Что дальше делать станем, бай?

— Не знаю, господин хаким… Ахун поступил неправильно — надо было приехать. Но он просил передать…

Хаким, перебивая Борджак-бая, сказал, подражая голосу Эмин-ахуна:

— «Пусть господин хаким будет спокоен — я удержу народ. Но только пусть не направляет к нам войско». — И кольнул бая взглядом — Так, что ли, сказал ахун?

Борджак-бай кивнул:

— Так, господин хаким.

— А Шукри-эффенди не просит освободить?

— Нет. — Борджак-бай заколебался: сказать, что в Куммет-Хауз приезжал Махтумкули, или не говорить? Но решил, что не стоит раздувать гнев хакима, и смолчал.

— Говорите, бай! — настаивал между тем хаким. — Вы дали совет пригласить Эмин-ахуна. Мы пригласили. Он отказался приехать, проявив к нам величайшее неуважение. Что теперь? Ждать здесь, пока ахун возьмется за ум, или принимать иные меры? Послушаем вашего совета еще раз.

Борджак-бай, понимая, что хаким издевается над ним, пробормотал:

— Я совсем потерял конец клубка, господин хаким… Каюсь, что дал вам тот совет… Решайте сами…

Он весь сжался, лицо его было усыпано крупными каплями пота. Хакиму даже стало жаль его немного — в конце концов не вода виновата в том, что камень не плавает. Борджак-бай услужлив и полезен. И хаким сказал:

— Ну, это все не беда, бай… Наведаемся сами в гости к Эмин-ахуну. Идите, отдыхайте, путь предстоит далекий.

Когда Борджак-бай ушел, хаким металлическим голосом приказал Абдулмеджит-хану:

— Немедленно соберите ваших людей!

— Бе чишим! — склонился Абдулмеджит-хан.

Хакима душила ярость. Кто такой этот ничтожный ахун, чтобы отвергать приглашение самого Ифтихар-хана! Просили его, письмо послали… Ах, сын собаки! Войско из-за него остановили на полпути! Ну, погоди, глупец! Ты еще узнаешь, что хаким умеет не только просьбы твои дурацкие слушать, но и карать ослушников! Ты еще будешь утирать слезы собственной бородой!..