День отдыха на фронте - Валерий Дмитриевич Поволяев

Хоть и жил Романюк в Черновцах, а Ташкент знал неплохо, — прежде всего потому, что самую продолжительную свою практику, перед защитой диплома, он проходил в Ташкенте, распределение его устраивало: в госпитале он сумеет сделать много больше, чем в поле или на штатной должности гарнизонного доктора.

В полевых условиях задача у врача бывает обычно одна — побыстрее оказать первую помощь, перебинтовать бедолагу-солдата, вколоть ему промедол — толковое обезболивающее, и вывезти с поля боя, самому же нырять дальше, в бой, в осколки и пули, а госпиталь… Госпиталь — это лечение, очень качественное лечение. И кабульский госпиталь — огромный, мрачный, видный едва ли не из всех углов города, и ташкентский были насквозь пропитаны запахом фруктов, оба госпиталя с ранней весны до поздней осени очень сочно и вкусно пахли сладким нектаром, хотя узбекские фрукты отличались от афганских, но были одинаково нежны; их объединяло что-то еще, и они отличались и от кавказских абрикосов, и от армянских, и от тех, что уже более ста лет растут на дальневосточных уссурийских землях… В Черновцах тоже растут абрикосы, но это — особая статья.

В общем, приехал Романюк в Ташкент, как в родной город, думал, что его сразу поставят за операционный стол ассистентом к хирургу, но ему велели срочно получить оружие, сухой паек, собрать хирургическую сумку с лекарствами и инструментами и вылететь в Кандагар… Там после большой операции скопилось много раненых, которых в Афганистане оставлять никак нельзя, надо срочно вывозить — часть в Ташкент, часть в Подмосковье, в Красногорск, часть в саму Москву, в госпиталь, носящий имя генерала-врача Бурденко…

За первым полетом последовал второй, потом третий, четвертый, девятый, семнадцатый, тридцать шестой и так далее — до бесконечности. Бывать в операционных доводилось редко, гораздо чаще — в пропахших кровью, заполненных стонами, скрежетом зубов и криками раненых самолетах медслужбы…

Из того, что видел Романюк на войне в Афганистане, что пережил сам и на его глазах пережили другие, можно было слепить толстую книгу либо снять трагический, полный боли, перекошенных судеб, страданий и одновременно — братской теплоты фильм.

Жара в сентябрьском Кабуле часто выпадает опасная — испечься можно в своей одежде, как куриное яйцо в скорлупе. Только щекотный дымок пойдет — вспухнет над макушкой и растает в горячем гиндукушском мареве.

Группа из "полтинника с тройкой и семеркой" — 357-го десантного полка, стоявшего на окраине Кабула, неподалеку от дворца Амина, где располагался штаб сороковой армии, собиралась уходить в горы — надо было поискать там кое-чего. Снабжение у душманов было такое, что армейским добытчикам продуктов, лекарств, амуниции, оружия даже не снилось, поэтому в горах, как в огромном магазине, можно было разжиться и обувью, и одеждой, и американскими лекарствами, и легкими бронежилетами — всем, словом… Но главная цель заключалась не в этом.

Американцы начали поставлять душманам очень серьезное и опасное оружие — "стингеры", от которых невозможно было уйти ни самолету, ни вертолету… Чтобы найти средство защиты от этой "шайтан-ракеты", надо было завладеть хотя бы одним "стингером", но это оказалось задачей почти невыполнимой, все, кто ходил на охоту, добывали только пустые контейнеры — ладную упаковку, очень похожую на футляры, в которых музыканты носят громоздкие, хрупкие, как стекло, контрабасы, и все, ракет же — ни одной.

Вот за таким зверем и собиралась пойти группа десантников.

Причем задача, которая стояла перед ними, была двойной. Англичане, всегда угодливо заглядывавшие в рот американцам, поставили душманам свою ракету — "блоупайп", которая нравилась мужикам в длиннополых темных рубахах, перепоясанных "лифчиками" — оружейными жилетами, больше, чем "стингер". Английская ракета была проще в управлении, чем американская, но в беспощадности ни в чем ей не уступала. Так что, если группе удастся добыть "блоупайп", это тоже будет неплохо.

Почти во все группы, ходившие на охоту за ракетами, обязательно включали медиков, в основном это были фельдшеры, спасшие немало раненых ребят, но если в группе оказывался врач-офицер, то у охотников даже настроение поднималось… Все дело было в том, что с полевыми медиками в сороковой армии часто возникала напряженка. Не хватало людей. Опытные врачи были готовы работать в городе, в госпитале, в полковых медбатах, а вот чтобы поработать в поле, под пулями, тут охотников было мало. Да и не пошлешь какого-нибудь майора медицинской службы в поле — бесполезно, он завтра же демобилизуется.

Прилетел как-то Романюк за ранеными, приземлился на полковом аэродроме, а его немедленно потребовали к рации:

— Товарищ лейтенант, вас вызывает Ташкент!

Вопрос был простой — требовалось "сходить в поле" (в Афганистане десантники говорили: "Сходить на войну"): в полку "три-пять-семь" не оказалось ни одного медика.

— Сходи! — попросил Эдуарда ташкентский собеседник, — подполковник, заведующий отделением. — Выручи товарищей. Это зачтется.

Ну, насчет "зачтется" — это вовсе не обязательно, хотя, наверное, и приятно, один раз ему уже зачлось: пулю схватил прямо у самолета — Эдуард ранен был в ногу… В результате в полете на базу Романюк и раненых обслуживал, и самого себя — хорошо, что хоть сознание ни разу не потерял…

— Схожу, — сказал Романюк, и в тот же миг связь обрубилась. Единственное, о чем он пожалел, что экипирован слабовато, ничего, кроме старого дырявого лифчика, у него нету, — нет даже обычных разношенных кроссовок, в каких десантники ходят в горы и не сбивают себе ноги, и одежда — самая рядовая, обыкновенная, форма-"песчанка", ее так и звали солдаты в Афгане — "песчанка", поскольку она была выгоревшего песчаного цвета, и все, больше ничего не было.

В конце концов то, чего не будет хватать, можно будет позаимствовать у летчиков либо дадут десантники, — ради врача, как было заявлено Романюку, они с ним поделятся последним. Вообще-то безоружных "шурави" в Афганистане нет и быть не может, даже последняя-распоследняя уборщица должна ходить на работу в общественный туалет с пистолетом под фартуком, это правило было обязательным для всех, кто приезжал из Союза.

Кстати, на улице уважение к человеку выказывается по тому, как он вооружен. Если у него на плече висит автомат Калашникова — это первая степень уважения, высшая, пистолет Макарова — вторая степень, и так далее, а к тому, кто вооружен рогаткой да ножиком, спрятанным за пазухой, даже если он украшен надписью "Убей неверного", а в кармане нет ни одного патрона, — вообще никакого уважения.

В Кабуле был случай, когда один наш сотрудник-мушавер (мушавер — значит советник) вышел на улицу купить себе пару лепешек, но оружия не взял,