Босой - Захария Станку
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто убил Кытикэ Пэпушоя, отвечайте!
Мы пожимаем плечами.
– Мы не убивали…
– Тогда кто же? Отец?..
– Наверно, парни из Стэникуца убили, – бормочет Тряшкэ.
– Или из Караванца, – добавляет Авендря.
– Как тут узнаешь? – высказывается Гуцэ Рошу.
Мьелушел взбешен. Врезается в нашу толпу, для устрашения потрясая плетью из воловьих жил.
– Говорите все, что знаете, а то несдобровать…
– Да ничего мы не знаем…
– Ничего?
– Ничего! – отвечаем мы в один голос.
Тут Мьелушел накидывается на нас. Свистит воловья плеть, удары сыплются куда попало – по рукам, которыми мы пытаемся загородить лицо, по головам, по спинам. Мы все в крови.
Во двор примарии сбегается народ.
– Господин примар, Мьелушел нам детей поубивает.
Мьелушел слышит шум. Выскакивает на дорогу, хватает карабин.
– Хотите мне помешать вести следствие? Опять бунт?! Вон отсюда! Стрелять буду!..
С него станется, когда он себя не помнит! Возьмет и выстрелит!
Люди покидают двор. Протестующие крики несутся уже из-за забора.
Мьелушел возвращается. И снова со свистом опускается плеть, разрывая кожу до мяса.
Охрип Мьелушел. Устал, обливается потом. Он избивает нас, окатывает водой и опять принимается за избиение.
Наступила и пролетела ночь. Утренний свет проник в окна и белыми пятнами рассыпался по нашим лицам.
Мьелушел выходит и барабанит в ставни корчмы. Подымает с постели Ленку, чтобы приготовила ему поесть.
Поев и попив, возвращается.
– Так и не скажете?
– А если нам нечего сказать?..
Мьелушел посылает стражника за писарем. Тот приходит, заспанный и недовольный тем, что его подняли с постели ни свет ни заря.
Лишь забор отделяет дом писаря от примарии. Из писарева огорода во двор примарии повадился лазить огромный жирный кот, рыжий и усатый. Он бродит по двору и даже по комнатам. Когда писарь пишет, то берет кота на колени и гладит. А если увидит на брюках шерсть, то хватает кота за загривок и сбрасывает на пол. Кот всегда падает на ноги.
– Где твой кот, писарь?
– Откуда мне знать!.. Наверно, на кухне.
– Сходи поищи. Без кота не появляйся…
Мьелушел велит стражнику разбудить жену писаря и попросить у нее на время толстую иглу и суровую нитку, какой шьют попоны.
– Попадет тебе от моей жены, – предупреждает писарь.
– Пускай попадет. Это нужно для дела…
Жена писаря спит при закрытых ставнях чуть ли не до полудня. Писарь просыпается раньше и до ухода в примарию передвигается по дому на цыпочках – не дай бог рассердить жену.
Стражник приносит иглу и суровую нитку.
Жандарм Никулае Мьелушел хватает кота за загривок и сует за пазуху Гуцэ Рошу. Вдевает нитку в иглу и зашивает на нем разрез рубахи до самого горла. Рукава туго связывает за спиной. Велит Гуцэ покрепче затянуть пояс. Тот затягивает. Мьелушел хватает плеть и стегает по коту. Тот пытается удрать. Но удирать некуда. Кот мечется, рвет когтями кожу. Гуцэ Рошу дико вопит. Рубаха его окрашивается кровью. А Мьелушел все хлещет кота.
– Скажешь теперь?
– Скажу, господин жандарм!
– Кто убил Пэпушоя?
– Я убил…
– Кто был с тобой?
– Я один…
– Врешь!
Жандарм бьет снова и снова. Кот беснуется от боли. Гуцэ Рошу теряет сознание. Мьелушел вынимает кота и сует его за пазуху Тряшкэ. Тряшкэ признается: это он убил Пэпушоя.
– Кто был с тобой?
– Рошу.
– А еще кто?
– Только мы вдвоем…
– Врешь!
Теряет сознание и Тряшкэ.
Трижды замертво валился Авендря. Трижды приводил его в чувство Мьелушел. Но не добился от него ни слова.
Мы трясемся от страха и холода. Нас колотит дрожь. Гуцэ Рошу и Тряшкэ со связанными за спиной руками Мьелушел под стражей отправляет в город – судить за убийство.
На нас Мьелушел глядит с состраданием.
– Зря я вас побил, – говорит он.
– Зря, господин жандарм, – отвечает Авендря, – совсем зря…
Кот разлегся у ног жандарма. Морда и когти его в крови. Никулае Мьелушел с отвращением кривит губы. Подымает ногу и носком сапога изо всех сил бьет кота в живот. Тот взлетает в воздух и падает возле самых дверей. На ноги. И пулей выскакивает за дверь.
Мы выходим из примарии. Кот уже взобрался на забор.
Уже спрятал когти. И вылизывает лапы…
XIII
ОСЛЕПЛЕННЫЕ СВЯТЫЕ
Дальше по линии железной дороги, через три дома от нас, живет Диоайка, знахарка. Это она перерезала пупки всем моим братьям и сестрам. Кроме меня. Но меня, как и остальных, она приходила купать, делала мне примочки, когда я хворал. Диоайке меня отдали зимой, на святого Василия, и я прожил у нее до трех лет. Поэтому и считал Диоайку своей крестной.
Это маленькая, согнувшаяся в три погибели женщина. Можно подумать, что у нее горб. Однако никакого горба у нее нет, а согнулась она от бремени долгих прожитых лет, которые один за другим тяжелыми камнями давили на ее плечи. Глаза у Диоайки крохотные, круглые и блестящие, как у барсука. Очень живые глаза для такой старухи. Если бы можно было не замечать ничего, кроме ее глаз!.. Если бы не натыкаться взглядом на ястребиный нос, что крючком изогнулся над губами, на морщинистые щеки и запавший рот без единого зуба, то ей не дашь и двадцати. В глазах старухи отражается, наверно, ее пламенная душа, недаром люди говорят, будто Диоайка с молодых лет запродала ее дьяволу.
Не только у моей мамы принимала новорожденных Диоайка. Она помогала при родах чуть не четверти женщин нашего села. У самой у нее один сын – Тобей. На дворе у них – хоть шаром покати. Дом не дом, а шалаш какой-то. Покривились стены, сложенные из пайянты[10], окно перекосилось, дверь никогда и не закрывалась как следует. Крыша соломенная – удивительно, как ее до сих пор не снесло ветром. А вот не снесло… Домишко спрятался за горой. Глубокая канава защищает его от бурных потоков в пору ливней – стремительных, шумных, полноводных. На весь двор лишь две старые, скрюченные акации с кривыми узловатыми стволами. Земля на дворе Диоайки скудна, жестка и камениста. Если поскрести эту землю палкой, наткнешься на желтый известковый глинозем, в котором перегорают даже корни чертополоха.
Тобей устроился на железную дорогу. Уходит утром со станции. За спиной мешок с инструментом. В руке молоток на длинной рукоятке. Идет Тобей вдоль полотна, пропуская один рельс между пяток. Постучит на стыке по рельсу молотком. Звук хороший. Пройдет еще несколько шагов и снова постучит.
Если по звуку ясно, что ослаб болт, опустится на колени, найдет неисправность, достанет ключ, подкрутит гайку. И шагает дальше. Стучит и слушает. Иной раз, ударив по рельсу молотком, снова ищет неисправность; процесс подкручивания болтов повторяется тысячи раз на дню. В этом и состоит работа Тобея. Зимой его продувает студеным ветром. Летом припекает – не остудить и морю воды.
От станции он идет вдоль левой стороны полотна. К полудню добирается до первой сторожки на пути к Руши. Посудачит там с женой стрелочника, сядет в тень акаций, съест еду, что припас в котомке. А еда обильная: ломоть мамалыги, луковица, которую он расплющивает кулаком, да соль в уголке тряпицы, чтоб макать в нее лук и куски мамалыги. Бывают дни, когда вместо лука берет чеснок или толстый стебель лука-порея. Но это ближе к весне. Об эту пору люди выкапывают из пола землянки пучки порея и едят до появления свежей зелени.
На станцию Тобей возвращается вдоль правой стороны полотна. Ему нравится работа на железной дороге. В конце месяца он получает горсть монет – раза в три больше, чем получал бы, нанявшись батраком к помещику или в городе за поденную работу. Пусть нет покоя даже в воскресенье, когда в полях – ни души. Все равно Тобей быстро заканчивает свою работу и еще до обеда, отдав на станции ключ десятнику, спускается в корчму Букура промочить горло стопкой-другой цуйки. Домой идет, распевая пьяные песни. А то остановится перед примарией и шмякнет кэчулой оземь.
– Эй, примар, ты, может, зубы на меня точишь? Так даже твои жандармы не могут меня на барскую работу погнать. Я – человек государственный, слышишь?
Когда он выпьет лишнего, ему море по колено: может примара и к черту послать, и к дьяволу.
А примар и впрямь не в силах ничего поделать: Тобей ему неподвластен.
Когда Тобею прискучило жить под крылышком у матери, он взял и женился.
Он похож на свою мать – такой же низенький, сутулый и жилистый, будто из одних костей да хрящей сработан. На руку ловок, голубоглаз, а лицо испитое, худое – кожа да кости.
Кому такой муж нужен? Вот и ходил он за пять сел жену искать! Нашел – Быкой зовут. Такая же маленькая. Готовит ему еду, и Тобей надеется, что она ему и наследников народит. Наверно, так оно и будет.
– Сколько ж ты от своей жены детей хочешь, а, Тобей?
– Сколько уж ей на роду написано…
– А как прокормить думаешь?
