Тридцать три несчастья - Марина Константинова

— Солнышко, — Кирилл доверительно улыбнулся и взял ее за руку, — клянусь тебе, я не имею к этому ни малейшего отношения. Ну сама подумай, зачем мне их убивать? Какой смысл? Под мокрую статью нас подводить? Я похож на идиота? Ведь мы с тобой действуем строго по плану, а в наш план не входило никакого насилия, ведь так?

Женька крепко призадумалась.

— Не совсем так. Колька все-таки пострадал.

— Дура, что ли? Тоже мне, пострадал! Отвезли на роскошную дачу, жрал от пуза, в видик пялился, в бассейне плескался. Если кто и пострадал, так это я — тараканов гонял в Выхине. Короче, завязывай эту байду. Пошли к костру.

Кирилл откинул стул, спустился по ступенькам с веранды и заросшей тропинкой пошел к поляне. Становилось прохладно. Женька вернулась в дом, подхватила две поношенные хозяйские куртки и, подобрав забытые им сигареты, побежала за ним.

Кирилл неумело ковырялся со спичками. Ветер без конца задувал пламя, поленья никак не хотели разгораться. Женька ушла под навес к мангалу. Сложила на почерневший противень рассохшиеся угли, поднесла зажигалку, раздула огонь.

Подхватив краями старого ватника все это богатство, она донесла его до кострища, вывалила в сердцевину, встала на четвереньки и принялась неистово дуть.

Угли раскраснелись, зашкворчали, дали первые язычки пламени, но Женька все дула и дула, и вскоре робкий огонек превратился в настоящий костер.

— Я гляжу, ты нигде не пропадешь, — съязвил Кирилл.

Но Женька не поняла его сарказма, обернулась к нему закопченной рожицей и попросила:

— Кирюш, у тебя там сзади ельник. Притащи пару веток. Пускай дымятся, зато комаров разгоним.

Кирилл с нескрываемым любопытством, как-то по-новому взглянул на свою подругу, ухмыльнулся, и, ничего не сказав, пошел за ветками.

Дрова потрескивали, искры хлопьями улетали в черную бесконечность, лица раскраснелись от жара, а по спине пробирался промозглый ночной холод.

Женька шампуром мешала угли.

Кирилл смотрел на огонь, и в нем закипала ненависть. У него не выходили из головы слова Артема о том, что Любка его «заказала».

Даже если до нее и доперло, она не должна была так с ним поступать. Ведь она же любила его. Не могла! Не имела права! И он не сделал ей ничего плохого — ведь все в порядке, Коляна же ей вернули. А бабки — это вообще мелочь, она, поди, за год больше заработает. А сколько лет он ее терпел! Унижения, скандалы, каждый доллар приходилось вымаливать. В конце концов, всеми своими достижениями она обязана только ему, Кириллу! И он хотел всего лишь получить свое. А то, что девчонок и Витьку убрали, так он не виноват — это роковая случайность. Она даже не пожелала дождаться результатов расследования — жив он или мертв, сразу от него отказалась. А он-то, дурак, так ей верил все эти годы! Ее одну, можно сказать, и любил по-настоящему. А эта дрянь посмела объявить на него охоту! Как бы не так! Кирилл зло плюнул в костер.

Он резко поднялся и пошел к дому.

— Ой, боже мой… — засуетилась Женька. — Кирюша! Я догоню! Только костер загашу! Нельзя огонь-то оставлять…

Пока Богачева заливала костер и раскидывала угли, Кирилл взошел на террасу и, чертыхаясь в темноте, пробрался в кухню. Свет включать не стал, зажег свечу и снял телефонную трубку.

— Я от Артема Галушко… Да, хотелось бы полный комплект… Естественно, не вопрос… Да… Спасибо, до завтра.

Утром Кирилл уехал в Москву, запретив Женьке выходить даже за ворота.

К вечеру у него на руках были два паспорта — российский и заграничный, а также международные водительские права. Теперь его звали Константином Сергеевичем Плотниковым, и было ему уже не тридцать четыре, а целых тридцать семь лет. Но самое главное приобретение — компактное взрывное устройство — лежало на дне той самой холщовой сумки, в которой он получил от жены свою сильно урезанную долю. Обошлось все это дело недешево, но цена для Константина Сергеевича значения не имела.

Женька его ждала. Она крутилась у плиты, мастерски снимая с шипящей сковородки румяные оладьи. Вскоре их набралась целая гора, и Женька водрузила блюдо на стол, не забыв подать вишневое варенье. Утерев о передник руки, она достала бутылку «Хванчкары» и уселась напротив Кирилла.

— Оставь это, не надо. Убери, я сказал.

Кирилл поглощал оладьи и злобно поглядывал на Женьку. Уж больно эта раскрасневшаяся хозяюшка ему кое-кого напоминала. Все-то у нее ладилось, глупая улыбка не сползала с лица, а больше всего его тревожило это умильное выражение прозрачных серых глаз.

— Ты чего, а? — почуяв неладное, робко спросила Женька.

— Да ничего, нормально все. Вот, погляди…

Кирилл вытер о скатерть масленые пальцы и достал из нагрудного кармана паспорт. Женька аккуратно раскрыла его и не поверила своим глазам:

— Ух ты… А что, очень даже красиво. Я теперь тебя буду звать Котей. Был Кирюшей, стал Котюней. Мне нравится. Это надо отметить.

Женька схватила штопор и ловко ввинтила его в пробку. Зажав бутылку между коленями, она напыжилась и изо всех сил дернула на себя неподдающуюся пробку. В результате неимоверного напряжения штопор оказался все-таки у нее в руках, но, помимо легкого хлопка, вырвавшегося из бутылки, в кухне раздался еще один неприличный звук.

— Фу-фу-фу! — Женька замахала руками и громко засмеялась, стараясь превратить это досадное приключение в шутку.

Кирилл не смеялся. Он с нескрываемым отвращением смотрел на Богачеву, мечтая о том дне, когда он наконец от нее избавится.

— Да ладно тебе, Кирюша, ну с кем не бывает… — Женька глупо хихикала, рассчитывая сгладить позорное впечатление.

— Котюня! — в бешенстве заорал Кирилл. — Ко-тю-ня!

Он брезгливо взял тарелку с остывшими оладьями и швырнул ее Женьке под ноги:

— Сама жри блины свои!

Женька совершенно растерялась, на глазах у нее выступили слезы, и она тихо пролепетала:

— И не блины это вовсе, это оладушки… Любовь Николаевна говорила, что ты любишь…

— Дура! — взревел Кирилл.

Женька заплакала и ушла в спальню.

Кирилл выкурил сигарету и взял себя в руки. Ссориться с Богачевой ему сейчас было совершенно ни к чему. Он нехотя поплелся за ней.

— Извини, солнышко, — он прилег рядом и обнял Женьку за шею. — Ну, прости, прости, прости, — он нежно целовал ее в висок. — Я не хотел, просто чертовски устал, ну и сорвался на тебя. И потом, когда ты вспомнила о ней…

— Вот ты все злишься, злишься, а между прочим… — рыдала в подушку Женька, — ее ведь тоже жалко. Чудом просто жива осталась после такой аварии…

— Ты что сейчас сказала?.. — Кирилл привстал.

— Ах, боже мой, ты же не знаешь. В больнице она. Разбилась на «Тойоте» своей.

— Когда?! — Кирилл развернул ее лицом к себе.

— Да с неделю уже как, — растирая слезы, всхлипывала Женька.

— Да что же ты раньше-то молчала?! Правильно Былицкий говорит — мозгов у тебя, как у селедки, два грамма на всю стаю.

— Я же не знала, что для тебя это важно. Ты же сказал, что давно разлюбил ее…

— Да при чем тут любовь?! Дура! Вот дура! — возмущался Кирилл.

Он оттолкнул ее от себя, сел на постели и, затаив дыхание, спросил:

— И… как она?..

— Да вроде ничего, — шмыгнула носом Женька. — Бог спас. Говорят, дня через два-три выпишут. А машина-то вдребезги.

— Так… — Кирилл отстранился, пересел в плетеное кресло и в темноте произнес: — Похоже, сбылась твоя мечта — недельку здесь еще поживем, а может, и больше. Отъезд слегка откладывается.

— Ты что задумал? — встрепенулась Женька. — Как откладывается? Почему?

— Завтра же позвони Катьке, узнай, когда ее выпишут. От этого зависит наш отъезд. Поняла?

— Нет. Но я позвоню. Если честно, я сама волнуюсь.

— Не волнуйся, детка.

Кирилл успокоился, поцеловал ее, укрыл стеганым одеялом и вышел в кухню. Он достал из холодильника запотевшую бутылку водки. Налил себе полный стакан, отрубил ножом толстый кусок колбасы и приготовился было выпить, но тут в дверях появилась все еще всхлипывающая Женька:

— Кирюша…

— Чего тебе?

Кирилл вздрогнул, словно его застали за чем-то неприличным, и обернулся, держа в одной руке стакан, а в другой нож с нанизанной колбасой.

— Я все-таки боюсь уезжать…

Женька сделала несколько неуверенных шагов к нему, но, напоровшись на его свирепый взгляд и заметив нож, робко присела в отдалении на табурет.

Кирилл выпил уже без всякого удовольствия, ловко подбросил вверх кусок колбасы и умудрился поймать его ртом. Женька даже не улыбнулась. Скроив скорбную физиономию, она подперла щеку кулаком и по-старушечьи запричитала:

— Я прямо не знаю… Как мы там будем? Что с нами будет?

— Бу-бу-бу… — передразнил ее Кирилл с набитым ртом. Наконец прожевав, он смог ей ответить: — Слушай, мать, хорош канючить. Я тебе уже пятьсот раз объяснял — все будет, как надо. У Борьки Миронова классный театр в Гамбурге, он ждет тебя с удовольствием. Он видел тебя в дипломном спектакле, ты ему жутко понравилась. Тем более я с ним договорился — никакого показа не будет. Возьмет с дорогой душой.