Свободное радио Альбемута. - Филип Дик

Ее палец озабоченно ткнул Изидора в бок.

— Он расстроился, — сказала Прис. — Потому что у него тоже есть этот эмпатический ящик с ручками — в другой, соседней комнате. Ты им пользуешься, Джей–Ар?

— Ну конечно, он им пользуется, — высокомерно ухмыльнулся Рой Бейти. — Они же все так делают, во всяком случае — делали. Может, теперь у них малость прояснится в мозгах.

— Я не думаю, — заметила Прис, — что это покончит с культом Мерсера. Но вот сейчас, в эту минуту в Солнечной системе полным–полно несчастных людей. Этой минуты мы ждали месяцами, — Повернулась она к Изидору. — Мы знали, что оно будет, что оно близится, это потрясающее разоблачение, сделанное Бастером. — И добавила, на секунду замявшись: — Да ладно, чего там скрывать, Бастер — один из наших.

— Андроид, — пояснила Ирмгард. — Только никто этого не знает. В смысле — никто из людей.

Прис отстригла пауку еще одну ногу. Увидев это, Джон Изидор оттолкнул ее в сторону, отнес изуродованное существо к раковине и пустил сильную струю воды. Вместе с пауком и едва ли не быстрее в нем умерли все недавние радужные надежды.

— А он ведь и вправду расстроен, — забеспокоилась Ирмгард. — Да не смотри ты на меня так, Джей–Ар. И почему ты ничего не говоришь? Я ведь тоже очень расстраиваюсь, — повернулась она к Прис и Рою, — глядя, как он стоит там у этой раковины и молчит. Он ведь и слова не проронил с того самого момента, как мы включили телевизор.

— Нет, — покачала головой Прис, — это не телевизор. Это паук. Ведь так ведь, Джон Изидор? Ничего, он скоро отойдет, — крикнула она вслед Ирмгард, которая пошла в гостиную выключать телевизор.

— Ничего не поделаешь, Иззи. Теперь этой штуке крышка, — иронически улыбнулся Рой Бейти. — В смысле, мерсеризму. — Подойдя к раковине, он подцепил ногтями неподвижное тельце паука и добавил: — Как знать, может, это был последний паук. Последний паук, живший на Земле. В каковом случае и паукам тоже крышка. Все, с концами.

— Я… я плохо себя чувствую, — с трудом выдавил из себя Изидор, а затем достал из кухонного шкафчика чашку и надолго — наверное, надолго, время почти перестало доя него существовать — застыл, крутя ее в руках. — Так что же, — спросил он в конце концов у Роя, — значит, небо за Мерсером было просто нарисованное? Ненастоящее?

— Ты же видел по телевизору эти увеличения, видел? Там ясно заметны мазки кисти.

— И все равно мерсеризм не кончен, — упрямо возразил Изидор.

Эти трое, а может, и все андроиды страдают каким–то страшным, злокачественным недугом, думал он. Возможно, этот паук и вправду бьш последним на Земле, как сказал Рой Бейти. А теперь пауку конец, Мерсеру конец, а пыль и разруха буквально на глазах захватывают мир — Джон Изидор слышал победное шествие хлама, конечное торжество хаоса, который сметет все формы, пустоту, которая поглотит всякое бытие. Он слышал, ощущал это, бесцельно крутя в руке пустую керамическую чашку, а затем кухонный шкафчик затрещал и развалился, пол под его ногами угрожающе просел.

Вытянув руку, Джон Изидор коснулся стены. Его рука без усилия прошла насквозь, по ней дождем потекли частички цемента и штукатурки — серая труха, похожая на ту, что снаружи, на радиоактивную пыль. Он присел за стол, и в тот же момент трубчатые ножки стула стали гнуться, словно гниль проела их насквозь, тогда он торопливо встал, отставил чаппсу и попытался исправить стул, придать ему прежнюю форму. Однако стул развалился при первом же прикосновении; шурупы, соединявшие раньше отдельные его части, вырывались наружу, свободно свисали, сыпались на пол. Прямо у него на глазах керамическая чашка покрылась сетью мельчайших трещинок; трещины змеились и разрастались, еще секунда — и от края чашки с негромким щелчком отвалился осколок.

— Что это он делает? — голос Ирмгард Бейти звучал тревожно и словно откуда–то издалека. — Он же все ломает! Изидор, прекрати…

— Я этого не делало.

Изидору хотелось побыть одному. Чуть покачиваясь, словно пьяный, он побрел в гостиную и встал рядом с драной кушеткой, глядя на пожелтевшую грязную стену, на россыпи черных мушиных точек и пятна от раздавленных насекомых, насекомых, которые когда–то здесь ползали, а теперь их нет. А затем снова подумал о четырехногом паучьем трупике. Все здесь очень старое, проплыло у него в голове. Распад начался уже давно и никогда не прекратится. Паучий труп трубит победу.

В углублении, образованном просевшим полом, начали появляться куски животных: воронья голова, уйма мумифицированных рук, принадлежавших когда–то обезьянкам; чуть поодаль стоял ослик, неподвижный и все же, скорее всего, живой — во всяком случае он не начал еще разлагаться. С хрустом кроша ногами чьи–то хрупкие, иссохшие кости, Джон Изидор пошел к ослику, и тут же откуда–то сверху на трогательную, беззащитную морду упала иссиня–черная ворона. «Не надо!» — крикнул он, однако ворона не послушалась и начала быстро, жадно выклевывать ослику глаза. Вот и снова, подумал он. Опять со мною то же самое. Я пробуду здесь, внизу, очень долго. Как и прежде. Это всегда очень долго, потому что ничто и никогда здесь не меняется; поворотный момент наступает лишь тогда, когда нечему уже распадаться.

Прошелестел порыв сухого, как в пустыне, ветра, и везде, куда ни кинешь взгляд, стали рушиться груды костей. Даже ветер их разрушает, подумал он. Значит, очень поздняя стадия, скоро время перестанет быть. Вот только бы вспомнить, как отсюда выбираться. Посмотрев наверх, он не увидел ничего такого, за что можно было бы ухватиться.

Мерсер, сказал он вслух. ты сейчас? Это — могильный мир, и я снова в нем, но на этот раз тебя нету здесь со мной.

По его ноге что–то ползло. Он опустился на колени и начал искать — и нашел это «что–то», потому что оно двигалось совсем медленно. Искалеченный паук кое–как перемещал свое тело, опираясь на немногие оставшиеся ноги; он поднял паука и положил его себе на ладонь. Кости, понял он, пошли вспять ; паук снова живой. Мерсер где–то близко.

Дул ветер, круша и рассеивая оставшиеся кости, однако он явственно ощущал присутствие Мерсера. «Иди сюда, сказал он Мерсеру, — проползи по моей ноге или найди какой–нибудь другой способ коснуться меня, хорошо?» Мерсер, подумал он. А затем сказал вслух: «Мерсер!»

По знакомому унылому ландшафту двигались сорняки; они ввинчивались в окружавшие его стены и укоренялись там, пока не стали своей собственной спорой. Спора разрослась, треснула и взорвалась, дождем разбросав ошметки бетона и ржавого железа, бывшие прежде стенами. Но запустение осталось и после того, как стен не стало; запустение следует после всего прочего. После всего, кроме смутной хрупкой фигуры Мерсера; старик смотрел прямо на него, тихо и безмятежно.