Бетанкур - Дмитрий Кузнецов

Дамы высшего света проезжали по бульвару в колясках или легких каретах. Испанская аристократия, в отличие от русской, никогда не считала для себя зазорным сливаться с толпой. В России же это случалось только по большим народным или религиозным праздникам. А на Прадо последний нищий мог запросто попросить у директора Королевского кабинета машин прикурить, и Бетанкур, остановившись, доставал из кармана прибор для получения огня, терпеливо ожидая, когда «важный сеньор» закурит. И пока «господин» не делал полной грудью сладкую затяжку и не раскуривал свою sigarrillo, Бетанкур не трогался с места.

Представить себе такую картину в конце XVIII века в России немыслимо! Чтобы гвардейский офицер дал прикурить какому-нибудь мужику в лаптях или мастеровому? Даже в самом страшном сне в России такое не могло никому присниться! А в Мадриде, на улице, в 90-х годах XVIII века все сословия были равны, различались только по одежде, да и то незначительно. Женщины носили дорогие кружевные и шёлковые мантильи; сквозь них просвечивали крепкие, как морские канаты, могучие чёрные косы. Более современные молодые девушки уже стали носить мантильи поверх шали, но таких в Мадриде было ещё немного. Руки всех дам постоянно были заняты щёлкающим веером — им все испанки владели превосходно. Казалось, он никогда не покидал их рук. С помощью веера они кланялись, приветствовали, делали знаки друг другу и, наконец, флиртовали с мужчинами.

Под руку по бульвару могли прогуливаться только муж с женой или сестра с братом. Для остальных такая фривольность считалась недопустимой. В массе своей мадридцы представляли собой армию чиновников или людей торгового звания. Производства в столице практически не было: весь товар завозили из провинций или из-за границы.

Летом воздух в городе, расположенном на высоте более 600 метров над уровнем моря, был всегда прозрачен и сух, но при этом основная масса его населения умирала от болезней легких. В столице бытовала пословица «Aire de Madrid mata, y no apaga un candil».[7] И конечно же, жизнь в Мадриде оживала только к вечеру — днём у всех испанцев, будь то высший класс или низший, была siesta. В России Бетанкуру очень нравилось, что всем чиновникам после обеда тоже полагался полуденный сон.

После долгой жизни за границей Бетанкур вдруг увидел испанцев другими глазами: это был самый воспитанный народ в Европе, какой до сих пор ему приходилось встречать. Даже низшие слои общества не составляли исключения. Просто образование этих людей было не книжное, а сформировалось на основе обычаев, нравов и преданий. Сегодня мы назвали бы его историческим. Это было воспитание всей натуры человека, а не только одной его головы. Бетанкур стал замечать, что, в отличие от Франции, испанская литература живет не только в книгах, а постоянно передается из уст в уста. Отсюда и способность народа к импровизации, к расширению границ родного языка, любовь к своим литературным героям и истории.

Летом 1792 года Мансанарес практически весь высох, и от него остался маленький ручеёк. Палящее солнце и сухая песчаная почва истребили в Мадриде почти всякую растительность. Несмотря на испепеляющую жару и прочное желание Бетанкура быть вне политики, это оказалось невозможным. Все только о ней и говорили. С кем бы он ни заговаривал на улице, слово el gobierno («правительство») было если не первым, то обязательно вторым. И чем больше свирепствовала инквизиция, тем слово el gobierno звучало громче и громче. Казалось, что, кроме политики, в Мадриде не о чём разговаривать.

Известно, что Испания не всегда была католической Европой, а составной частью Мавритании, поэтому её нельзя судить с общеевропейской точки зрения. В конце XVIII века Испания находилась в судорожных конвульсиях: она хотела оторваться от своего прошлого и в то же время сохранить все старые заветные традиции. Испанская администрация не имела никаких законов, кроме капризов и личных финансовых интересов Марии Луизы. Положение ещё более осложнилось, когда в ноябре 1791 года фаворит королевы Мануэль Годой окончательно вышел из-за кулис на авансцену испанской истории. На личности этого человека мы остановимся, так как он сыграл не самую последнюю роль в том, что Бетанкур навсегда покинул свою родину.

МАНУЭЛЬ ГОДОЙ

Мануэль Годой, позднее маркиз Альварес де Фариа, герцог Эль-Алькудия, родился 12 мая 1767 года в бедной дворянской семье, имевшей меленькое поместье в провинции Бадахос, составной части Эстремадуры. С 1784 года служил в гвардии. В 1785 году красивой внешностью обратил на себя внимание супруги испанского инфанта и стал её любовником, одновременно добившись расположения её супруга, который в 1788 году принял испанскую корону и вошёл в историю под именем Карла IV. От него Годой сначала получил чин генерал-адъютанта лейб-гвардии, а затем, в 1792 году, и назначение на пост министра иностранных дел. После падения кабинета графа Аранда, второго после Флоридабланки покровителя Бетанкура, Годою достался портфель первого министра испанского правительства.

Во время французской революции Годой прикладывает все силы, чтобы спасти от гильотины семью короля Людовика XVI, но это ему не удаётся. 7 марта 1793 года приговор революционного трибунала привели в исполнение.

С началом революционных войн Франции за независимость монархические страны — Англия, Россия и Австрия — потребовали от Испании объединиться и выступить вместе с ними единым фронтом. Однако решительным и последовательным действиям Годой предпочел «флюгерную дипломатию». Он стал лавировать и тем самым настроил против себя как потенциальных противников, так и союзников. Не дожидаясь, какое решение примет Испания, Франция сама объявила ей войну. Годой, больше боясь своего союзника Англию, чем северного соседа, стал искать мира. В результате Базельского договора, заключённого им в 1795 году, Испания лишилась Санто-Доминго — юго-восточной части острова Гаити. За этот мирный договор он получил свой знаменитый титул — «князь мира».

С этого времени Годой стал проводить политику сближения с Францией, что, в свою очередь, ввергло Испанию в разорительную войну против Великобритании — главного экономического партнера Испании. Кроме того, эта война полностью нарушила морское сообщение Мадрида с заморскими колониями, что не замедлило негативно сказаться на экономическом положении всей страны.

Но такая внешняя и внутренняя политика первого министра королевства не только не отразилась на его личном состоянии, а, наоборот, увеличила его. Уже к 1797 году он стал одним из богатейших людей страны, а общая стоимость его имущества превысила годовой бюджет всей Испании. Такое стремительное обогащение не могло пройти незамеченным. Противники Годоя активизировали свою деятельность и, подогрев всенародную ненависть к первому министру, в мае 1798 года отправили его в отставку. Возглавить правительство ему удалось снова только в 1801 году.