Черные алмазы - Мор Йокаи

На предыдущих репетициях обычно присутствовал Каульман. На репетиции Джульетты Гонзаги — он известил заранее — его не будет, он должен уехать. Так что мне отведена роль дуэньи.

Впрочем, и меня там не будет.

Как только я показал эту фотографию матушке, она пришла в ужас и категорически заявила, что ее дитя не может аккомпанировать артистке, которая репетирует в подобном наряде. И я должен был известить мадам, что болен, или отговориться еще чем-нибудь в этом роде. Я же не стал заботиться о более удачной выдумке, а прямо признался доброй фее: матушка не разрешает мне аккомпанировать, когда вы не одеты, а поскольку весь смысл этой роли в том, что на вас нет чулок, то, значит, завтра я не стану играть. Моя сумасбродная ученица вволю посмеялась надо мной и заявила, что она отыщет какой-либо выход.

Ну, да мне-то что за дело, пусть поступает как угодно! Матушка абсолютно права, что не пускает меня; и, по-моему, я тоже прав, так прямо сказав об этом мадам».

Это письмо выбило Ивана из колеи.

Он долго всматривался в фотографию. Женщина с пронзительным взглядом, с растрепавшимися волосами, запахнув на груди полотянную рубашку, простирает вперед правую руку с зажатым в ней кинжалом, попирая босой ногой некий предмет, покрытый ковром, и этот скрытый предмет очертаниями напоминает человека. Легкая одежда отчетливо обрисовывает пластические формы тела.

В тот же день историю Джульетты Гонзаги Ивану поведала некая знатная дама.

На другой день, когда Иван вернулся с дуэли, он получил еще одно письмо от Арпада.

Молодой музыкант описывал, как развивались дальнейшие события.

Эвелина демонстрировала свое искусство перед князем, при этом не было ни музыки, ни мужа. Фотография — иллюстрация к тому. Эвелина была столь заманчиво прекрасна, что крепость рухнула. Князь подошел к Эвелине и осмелился взять ее за руку. Роковая женщина вдруг рассмеялась: «Князь, разве вы не видите, что у меня в руке нож?» — «Я могу забрать его у вас». Женщина смеялась, а у смеющейся женщины нож легко отнять. В этот момент на смех Эвелины откликнулось эхо, если только кваканье лягушки может быть эхом соловьиному пению… И прямо под ноги к ошеломленному князю из-за кустов азалии и мирта, служивших декорациями, выполз на костылях хромоногий чудовищно уродливый карлик с яйцевидной головой, втянутой в горбатые плечи, перекошенным ухмылкой лицом сатира; этот колченогий кобольд на паучьих ножках приковылял к нежной паре.

— Князь, мы не одни! — засмеялась Эвелина.

— Что это за улучшенный экземпляр жабы? — вздрогнув, воскликнул князь.

— Это мой милый, любимый, единственный братец, — возразила Эвелина и, бросившись к чудищу, обняла его, покрыла лицо поцелуями и принялась гладить по голове. — Это мое единственное сокровище, это все, что у меня есть. Мой тиран, мой своенравный повелитель, который приходит ко мне, когда ему заблагорассудится.

— Отвратительный урод! — воскликнул князь. — Даже чудище перед пещерой эндорской колдуньи по сравнению с ним — просто херувим. Да не целуйте вы его, Эвелина. Этак навеки пропадет охота к прекрасным устам.

Тут Эвелина вдруг набросила на плечи бурнус, сунула ноги в туфельки и сказала князю, что ему предстоит увидеть тридцать третью роль.

Князь полюбопытствовал, как она называется.

Эвелина прошептала:

— Это вы узнаете послезавтра.

— А кто еще знает об этом?

— Никто на свете.

— И даже этот Калибан?

— Даже он.

Князь, совершенно очарованный, покинул Эвелину: последнее перевоплощение послезавтра он будет смотреть один. Всего день требуется Эвелине на подготовку к роли.

«Обо всем этом я узнал от самого урода, который меня очень любит и каждый день заходит ко мне попить чаю; хотя он получает от Эвелины все, что душе угодно, он чувствует себя не в своей тарелке, если не выклянчит чего-нибудь. Этот тип, будь он хоть герцогом, вылез бы из кареты посреди улицы, чтобы выпросить крейцер, так он доволен своим призванием. Мне же он все это рассказал за большой кусок ячменного сахара. Ему особенно польстило, что князь назвал его «улучшенным экземпляром жабы». Он даже изобразил мне, как вылезал на своих костылях и как заливался скрипучим смехом, когда этот важный господин хотел отнять у сестры нож.

Послезавтра напишу подробнее».

Послезавтра?

Иван не хотел бы дожить до этого дня.

А уж ежели доживет, то, бог свидетель, оставит после себя раны, которые надолго запомнятся.

В ту ночь он грезил наяву о двух Джульеттах Гонзага. Обе готовы были вонзить в него нож и обе — незаслуженно.

Два очка форы

У поединков на саблях есть одно курьезное преимущество: их не обязательно хранить в тайне. О них говорят повсюду уже накануне вечером, словно о каком-нибудь увлекательном пари. За последнее время, правда, случилось несколько поединков на саблях со смертельным исходом, и все же они не окружены такой таинственностью, какая сопутствует дуэлям на пистолетах. К тому же и для секундантов они менее опасны. Если один из противников умрет от ран, услужливый врач преспокойно докажет, что человек скончался не от полученной раны, а от какой-нибудь застарелой хвори, которая и без этой раны в течение двух суток унесла бы его в могилу; а кто в наше время станет поднимать шум из-за сорока восьми часов чьей-то жизни!

Предстоящую дуэль Ивана и маркграфа Салисты обсуждали во всех клубах, словно театральную премьеру.

А больше всех распространялся о ней сам Салиста в компании приятелей, собравшихся вечером в клубе, у камина.

Среди них были и все четверо секундантов.

Юным аристократам обычно хорошо известны успехи каждого из них в фехтовании: ведь им не раз приходилось меряться силами на уроках у одного и того же учителя. И потому они заранее могут судить об исходе любой встречи.

Салиста был известен как отменный фехтовальщик. На счету у него было немало дуэлей, в которых он неизменно посрамлял своих противников.

Он владел одним мастерским приемом, который мало кто может отразить: молниеносным ударом снизу, минуя клинок противника, распороть ему живот. Если же противник успешно парирует удар, он при этом настолько теряет темп, что неизбежно оставляет лицо не защищенным от мгновенного терса.

Салиста не ощущал неловкости из-за прерванной им дуэли.

В другом случае человек, который пошел на это, по крайней мере несколько недель не решился бы появляться в обществе, да и само общество дало бы ему понять — рискни он там появиться, — что он вел себя не вполне корректно; однако в иные времена все возможно, да и сами мы иногда бываем не слишком-то щепетильны.

Так что маркграф Салиста мог позволить себе похваляться сколько душе угодно.

— Посмотрим, на что способен этот ученый. Это вам не математика, как при стрельбе из пистолета. Испытаем, как он сможет парировать терс, когда сабля вдруг бьет тебя снизу — гоп!

Граф Геза одернул хвастуна:

— Друг мой, тебе следует помнить, что Иван вполне по-рыцарски обошелся с тобой, согласившись после пистолета на сабли. И учти также, что это видный ученый, его чтит страна, на благо которой он служит.

— Ладно, ладно! Не бойтесь, не убью я его. Только отрежу кончик носа, вот и все! Чтобы осталось хоть что-нибудь на память о нашей ссоре! Ведь и очень ученый человек может существовать без носа! В конце концов не носом же он впитывает знания. По крайней мере, нос не будет помехой, когда он уставится в телескоп на звезды.

Но тут уж вмешался и граф Эдэн и решительно вступился за нос своего подопечного.

В конце концов графу Салисте пришлось удовольствоваться одним ухом Ивана. Большего ему не разрешили.

Граф Эдэн протестовал даже против этого. «Ограничься легким ранением в руку. Этого вполне достаточно».

А граф Иштван высказал даже такое предположение:

— Милый Салиста! Ну, а вдруг этот выходец из-под земли изрубит тебя?

— Что? — взорвался капитан; он стоял у камина, расставив ноги. — Я даю ему два очка форы. Я предоставляю ему возможность первым нанести два удара мне в руку, но, зато потом я разделаюсь с ним! Спорим! Кто принимает пари?

Эта неумеренная бравада завершила спор, и общество разошлось.

Вопрос упирался лишь в то, чтобы секунданты оказались достаточно расторопными и вовремя вмешались бы, прежде чем этот вчерашний зуав искромсает ученого.

На другой день рано утром противники встретились в Зуглигете.

Местом для поединка выбрали большой танцевальный зал ресторана «Фазан».

Секунданты предварительно усыпали весь пол в зале толченым мелом, чтобы дуэлянты не поскользнулись.

Затем велели обоим противникам, находившимся в соседней комнате, раздеться до пояса.

После этого их ввели в зал.