Вурди - Владимир Колосов

Бесшумно.

Могучие лапы, казалось, и вовсе парили над землей.

Уши поджаты. Огромная морда чуть повернута набок.

Каждый прыжок чуть не пять Гвирнусовых шагов.

Как ни опытен был охотник, но и он заметил движение слишком поздно. Руки сами собой подняли лук, одного мгновения хватило на то, чтобы натянуть тетиву… Но выстрелить он не успел.

Человек у костра невесть зачем резко сдвинулся в сторону, закрывая обзор. Оглянулся. Зло зыркнул на нелюдима:

— Тебя еще не хватало! Помогальщик! Тьфу!

И тут же полетел в снег, сбитый с ног бросившимся со спины зверем. Не раздумывая, нелюдим метнулся вперед. Отшвырнув бесполезный лук в сторону, на ходу выхватил нож и был уже совсем близко от катающегося по земле клубка, когда волк, почуяв приближающуюся опасность, оставил свою добычу. Отскочил в сторону. Сверкнул горящими угольями глаз. И бесшумно скрылся в темноте.

— Дур-рак! — зло выругался, все еще лежа лицом в снег, незнакомец. Перевернулся на бок. Кряхтя сел. Пнул ногой окончательно погасшую ветку. Осмотрел порванный рукав полушубка.

— Прокусил? — хмуро спросил нелюдим.

— А то как же! — проворчал отшельник. — Когтями рванул. И не волк это вовсе. Я же сказал — волчица. До горла хотела добраться… Сволочь! Хитрая она у тебя… Мамаша то бишь. — Отшельник поднял за шкирку так и не выпущенного из рук щенка. Поднес испуганную мордочку прямо к носу. — Шкура! — хрипло сказал он без особой, впрочем, злости. Щенок согласно тявкнул. Горячий язычок торопливо лизнул отшельника в щеку. Тот нахмурился. Повернулся к нелюдиму: — Ну, чего уставился? Уходи.

— Кровь у тебя вроде.

— Не моя. Ее. Полоснул. Ножичком-то.

— Вернется ведь.

— Сам знаю.

— Знаешь, а волка-то прозевал. Что, не так?

— Так да не так, — проворчал лесной бродяга, — может, у меня своя мысль была…

— Оно и видно, — усмехнулся нелюдим.

Отшельник злобно хрюкнул. Кряхтя поднялся, подошел к затухающему костру. Пошевелил ногой красноватые угли. Затем так же не торопясь нагнулся, прихватил свободной рукой остатки лежащего возле кострища хвороста. Бросил в огонь:

— Жри!

— Совсем ведь загасишь, — не удержался нелюдим.

— Не твое дело, — огрызнулся отшельник.

— Как знаешь. Тебе видней, — сказал Гвирнус, неприязненно глядя на чуть сгорбленную спину незнакомца.

На поскуливающего волчонка в его руке. На эту руку — большую, сильную, четырехпалую, ибо вместо мизинца на ней красовался короткий обрубок, который напомнил Гвирнусу… Что? Он силился, но не мог вспомнить. Где-то он уже его видел. Такой же. Давно. Много лет назад. Где? Когда? У кого? И не из-за него ли, обрубка, он так долго торчал возле этого догорающего костра?

Гвирнус тряхнул головой, отгоняя смутно копошащуюся в душе догадку. («Да. Мизинец. На левой руке. Или на правой?») Тряхнул еще раз. («Тьфу! Лезет же в голову всякая ерунда!») Перевел взгляд на разорванный в клочья полушубок, от которого несло кислым запахом застоявшегося пота и плохо провяленного мяса. Сморщился. «Другой бы спасибо сказал. А этот… Верно говорят: от отшельника добра не жди». Потом снова взглянул на руку, не выдержал, будто невзначай спросил:

— Чем это?

— Ась?

— Палец, говорю, чем?

— А! — Отшельник обернулся к нему. Внимательно посмотрел на нелюдима: — Всякое бывает. Тебе-то зачем?

— Так, — пожал плечами нелюдим, — рукавицы надень.

— Вишь, разговорчивый какой, — проворчал лесной бродяга, — не отвяжешься. Ты вот что… — буркнул он с плохо скрываемой злостью, — нечего тебе. Оглядывать. Не люблю я. Сглаз — он ведь хуже мозоли будет. Прилипнет — куда мне потом? Мозоль хоть ножом срезать можно. А его чем? И со спины не стой. Не поможет. Чую я, когда со спины. То, что я волка-то до себя допустил, в голову не бери. Из-за тебя ж и вышло. В другой раз так просто не подойдешь. Шел бы добром. Или тоже? Из этих? Ты смотри. У меня ведь и колышек есть.

«Ишь как глаза блестят. Колышек приплел. Верно говорят. Все они отшельники. Не в себе», — хмуро подумал нелюдим. А вслух сказал:

— Ухожу уж.

Закинул лук за спину и впрямь собираясь уходить. («Пускай сам с волками-то. Коли этак-то. Зло не зло, а попробуй пойми как. Да и Ай-я заждалась, поди», — мысленно добавил он).

Но не ушел.

Потому что вдруг увидел, как незнакомец вновь наклонился, однако на сей раз вовсе не за хворостом — за ножом. Лежавшим рядом. Под рукой. На подтаявшем возле кострища снегу. Обычным. Охотничьим. Один к одному, как у Гвирнуса.

Наклонился. Поднял. Встряхнул хорошенько щенка:

— Ничего. Не один ты там. Сейчас и до братцев, твоих доберусь. Так-то! — и торопливо провел тонким лезвием ножа по его горлу…

Маленькое тельце обмякло.

Еще прежде, чем хлынувшая из горла кровь успела обрызгать рукав, отшельник швырнул волчонка в снег. Пренеприятно по-стариковски хихикнул. Почесал заскорузлым пальцем щеку. Покосился на нелюдима:

— Стоишь?..

— Тьфу! — Гвирнус презрительно сплюнул. Он не сводил глаз с окровавленного лезвия ножа. Если бы не знать, что свой при себе, в голенище, то…

Точно ведь — один к одному.

— Ну стой, стой. Мне тебя жалеть нечего. Теперича одним миром мазаны. Думаешь, она нам это отродье простит?

— Нам? — недобро усмехнулся нелюдим.

— А ты как думал? — Лесной бродяга зажал пальцем левую ноздрю. Шумно высморкался. Он, казалось, не замечал Гвирнусовой злости. — Теперича не отвяжешься. Я-то знаю. Дурак ты. Лезешь, когда не просят. Дорого оно, времечко-то. Видишь, ушла мерзавка. Не дура. Понимает. Этого не спасешь. Стаю небось приведет. Самой-то не справиться, поди. А там еще целый выводок. Во-он там. Под сосенкой… — Он вытянул руку, показал куда-то в темноту. — Ты иди своей дорогой. А я ими-то как раз и займусь. — Отшельник снова пренеприятно хихикнул. «Точно ведь не в себе», — подумал Гвирнус. Ему вдруг стало неуютно. Здесь, у костра. Рядом с лесным бродягой, который невесть зачем резал беспомощных волчат… Лучше уж одному… В лесу. Идти надо. Вот только «взглянуть еще раз на руку… На обрубок… На… нож. Вспомнить (что ж именно?). И идти.

— Злой ты. — Охотник поежился (будто стало еще холодней), покосился на мертвое тельце… — Я одному такому по шее надавал. Бабу он хотел в старом Поселке выкрасть. Правда, не стоила она. Ну, того… Чтобы спасать. Лучше бы уж выкрал тогда, — проворчал нелюдим, сам не понимая, почему не уходит, почему не спешит домой к Ай-е, почему глаз не может оторвать от этого немолодого уже, морщинистого, почти стариковского лица.