Конец "Осиного гнезда". Это было под Ровно - Георгий Брянцев

Я предложил Фоме Филимоновичу по-новому приглядеться к Опытной станции, рассмотреть и запомнить все так, чтобы можно было начертить ее подробный план. Старик больше не должен появляться на Полюсе недоступности. Это не вызывалось необходимостью и в то же время могло повлечь за собой тяжелые последствия. Он согласился. Мы договорились об очередной встрече и о знаках в лесу на тот случай, если возникнет надобность в срочном свидании.

Я, Криворученко и Логачев проводили Фому Филимоновича до заброшенного зимовья и лишь под вечер вернулись обратно.

38. СЕМЕН, СЕМЕН…

Четыре дня спустя, рано утром, меня разбудил сдержанный разговор. Я прислушался и услыхал голос Миши Березкина.

— Вот и пойдем вместе, — говорил он. — Я хочу прогуляться с тобой.

— Ты у меня, как хвост у коня, — ответил Семен Криворученко. — Но сегодня я не вижу надобности в совместной прогулке.

— А я вижу, — настаивал Березкин.

— «Я, я»! — передразнил его Семен. — Сиди уж. Может, ты понадобишься Кондратию Филипповичу.

Оба умолкли. Я сообразил, о чем идет речь. Криворученко собирался в лес, чтобы проверить, нет ли сигналов от Фомы Филимоновича.

Я слышал, как одевался Семен, как шуршал он одеждой, не слезая с нар.

— А вот я могу сделать так, что один ты не пойдешь! — объявил Березкин.

Я приподнял голову и увидел Криворученко. Он сидел, свесив ноги, и застегивал ворот гимнастерки.

— Что же ты сделаешь, хотел бы я знать? — сказал он.

— Посмотри на ноги!

Криворученко вытянул босые ноги, пошевелил пальцами и заметил:

— Ну и что? Ноги как ноги…

— Без сапог?

Семен поглядел по сторонам, заглянул под нары, тряхнул чубом и сказал:

— Мишутка, детка! Дай-ка сюда сапоги. И быстренько! А то я зажарю босиком и схвачу насморк. Сам потом жалеть будешь. Ну! Считаю до десяти. Раз… два… три…

Березкин вздохнул, вытащил из-под головы сапоги и бросил их Семену.

— Вот так лучше, — сказал Криворученко.

Через полчаса он ушел.

Я с утра засел за карту, чтобы по ней хорошенько ознакомиться с расположением осиного гнезда и его окрестностями. Ко мне подсели Логачев, Березкин, Ветров и Таня. Они помогали мне пояснениями, так как хорошо знали местность.

Гюберт выбрал новое место в глухом лесу. В четырех-пяти километрах от него, строго на запад, находился районный центр, а километрах в восьмидесяти на восток — уже знакомый нам город. В пятнадцати километрах юго-восточнее осиного гнезда на карте был обозначен леспромхоз, который, по словам Логачева, с приходом оккупантов разорен и бездействует, людей там уже давно нет.

На востоке от Полюса недоступности пролегала железная дорога, за которой базировался партизанский отряд, а на западе — шоссе.

Сам Полюс недоступности находился в двадцати километрах южнее осиного гнезда, в заболоченной местности.

В радиусе пятнадцати — двадцати километров от нашего лагеря находились деревни Ловлино, Раковка, Карасево, Ближняя. Между ними были проложены лесные, недоступные для автотранспорта дороги, которыми оккупанты почти не пользовались.

От железнодорожного разъезда — через леспромхоз, деревню Селезневку и осиное гнездо — тянулся большак, местами устланный щебенкой, а в низких, болотистых местах — кругляком.

Пользуясь картой и подсказкой друзей, я принялся составлять рабочую схему и провозился с ней до обеда. После обеда занялся составлением донесения полковнику Решетову, так как в шестнадцать часов Ветров должен был проводить сеанс.

Уже под вечер я спохватился, что Криворученко еще не возвратился. Логачев меня успокоил.

— К ночи вернется, — сказал он. — Мы обычно к ночи возвращаемся из обхода.

Я попросил Логачева показать на карте место свиданий с Фомой Филимоновичем. Оно оказалось в районе Ловлино, по прямой — километрах в десяти отсюда.

Но Криворученко не вернулся и к ночи. Все обеспокоились, хотя вслух и не высказывали опасений. Ужин прошел вяло, в молчании. И сразу после ужина все, кроме дежурившего Ветрова, залезли в землянку.

Погода стояла пасмурная, небо затянули тучи, дул порывистый ветер, тоскливо и неуемно шумел окрестный лес.

Лежа на нарах, не зажигая коптилки, ребята стали высказывать догадки и предположения о причинах задержки Семена.

— Возможно, Фома Филимонович сам пришел — проговорил Логачев. — Может быть, какие-нибудь новости… Разговорились…

— Один раз было так, — осторожно вставила Таня, — что дед заночевал в лесу, а с ним остался и Семен.

— А помнишь, как Семен оступился и вывихнул ногу? — напомнил Березкин.

— Ну и что? — спросила Таня. — Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что в дороге всякое может случиться, — ответил Березкин, встал и зажег коптилку.

Таня лежала в своем уголке, заложив руки за голову, и, щурясь, смотрела на мигающий огонек. Сережа Ветров заглянул в землянку, обвел всех взглядом и, посмотрев на наручные часы, исчез.

— Он, видно, вот-вот подойдет, — пробормотал Логачев.

Но время шло, а Семена не было. К сердцу подкрадывалась глухая, неосознанная тревога. Березкин встал, натянул на себя гимнастерку, надел сапоги и обратился ко мне:

— Я пойду встречу его, Кондратий Филиппович. Я всегда говорил, что в лес надо ходить вдвоем. Мало ли что может приключиться, а один в поле не воин. Я и сегодня хотел идти с Семеном, да он заупрямился.

— Я тоже пойду, — решительно поднимаясь, сказала Таня.

— Никуда ты не пойдешь! — сердито прикрикнул я. — Лежи и спи! Пойдут Березкин и Логачев. Поднимайтесь, товарищ Логачев!

— Есть!

Через минуту Логачев и Березкин вышли. Я оделся и последовал за ними. К нам подошел Ветров, светя горящей цигаркой.

Несколько мгновений мы стояли молча, осваиваясь с темнотой.

— Мы пойдем разными тропинками, так вернее… — сказал Логачев.

Я одобрил и спросил:

— Сколько это займет времени?

— Днем часа за четыре можно управиться туда и обратно, а сейчас уйдут все шесть, — ответил Березкин.

— Да, не меньше, — подтвердил Логачев.

— Теперь первый час, — заметил я. — Ну что ж, ступайте!

Ребята взяли автоматы и спустились с обрыва вниз. Сделав несколько шагов, они скрылись во мраке. Ветров отошел в сторонку и сел у обрыва, свесив ноги. Я закурил. На душе было смутно.

— Ночь-то какая дрянная! — сказал Ветров.

— Должна когда-нибудь и дрянная быть, — как можно бодрее отозвался я.

Ветров промолчал. Я выкурил цигарку и возвратился в землянку. Таня лежала неподвижно, лицом к стене. Она или спала, или делала вид, что спит. Я закрыл глаза, но, конечно, заснуть не мог. В голову лезли тревожные мысли. Уж не увяз ли Семен в проклятом болоте? В такой темноте это не мудрено, тем более что в нескольких местах тропинка совсем уходит из-под ног и приходится прыгать с кочки на кочку. Я сам убедился в этом, когда мы провожали Фому Филимоновича, и дивился старику, который так спокойно и уверенно — в его годы! — скакал по кочкам, точно кулик.

Я понимал, что для того, чтобы утонуть в топком месте, достаточно нескольких минут и что, если с Семеном произошло такое несчастье, думать о его спасении уже поздно. Но… нельзя бездействовать ни секунды!

— Таня! — позвал я, поднявшись с места.

— Да, Кондратий Филиппович, — отозвалась она.

— Подмени Ветрова, а мы пройдемся с ним по болоту.

— Хорошо.

Таня вышла вместе со мной.

— Ты, Сережа, дорогу по болоту хорошо знаешь? — спросил я.

— А что же тут знать? — ответил Сергей.

— Не заблудимся?

— Ну что вы…

— Пойдем!

— Фонарик взять?

— Возьми.

Оставив Таню, я и Сережа спустились к болоту. Мигая фонариком, мы отыскали стежку и, осторожно ступая по ней, отправились в сторону леса. Стежка прихотливо извивалась, пробиралась по зыбким трясинам; под нашими ногами колыхались и чавкали болотные хляби. Я освещал фонариком наиболее подозрительные места. Мы часто останавливались, вслушивались в ночные звуки, несколько раз аукали и звали Криворученко, но безуспешно.

Из-под наших ног вспархивали испуганные птицы и, пролетев немного, тут же шлепались на воду. Мы достигли леса, перекурили и вернулись обратно, ничего не обнаружив.

Уснул я не сразу и не скоро. Засыпая, видел неуверенный, зыбкий свет, просачивавшийся в землянку, и зеленоватый туманный сумрак, висевший над болотом. В пещеру пробиралась утренняя сырость. Я накрылся с головой шинелью и забылся.

Проснулся я, когда уже светило солнце. Проснулся от какого-то внутреннего толчка. Таня стояла, прислонившись к стене, и заплетала косу. Я хотел было спросить ее о чем-то, но в это время в дверном проеме показался Березкин. Он дышал тяжело, порывисто и, сделав шаг, сказал: