Убийство Моцарта - Дэвид Вейс

– Это одно из предположений. Однако я подозреваю, что князь Седельницкий, как глава полиции, решил избавить себя от неприятных сюрпризов. Ну, а когда после генеральной репетиции он убедился, что музыка Бетховена приемлема, он решил, по мере возможности, не раздражать влиятельных покровителей Бетховена. К тому же он гордился своей просвещенностью. Оглядывая зал, я заметил в глубине одной из лож и самого князя в окружении целой свиты подчиненных, важного, словно эрцгерцог, и надежно скрытого от взглядов.

– А как же музыка Бетховена? – спросил Джэсон. С каждым новым упоминанием фигура князя Седельницкого становилась все более зловещей, и Джэсону хотелось переменить тему разговора. – Вам понравились его новые сочинения?

Гроб гордился своими суждениями и не желал торопиться. Взвешивая каждое слово, он продолжил рассказ.

– Я никогда не питал особой любви к духовной музыке, поэтому почти не прислушивался, пока не раздались аккорды новой симфонии. Бетховен не приспосабливался к вкусам публики, я это понял сразу, он сочинил музыку мрачную, торжественную, исполненную бурных, напряженных страстей-; он словно бросал вызов всему свету: „Пусть я глух, но я одержал победу. Я победил, а на остальное наплевать!“

Бетховен стоял по правую руку от дирижера, неотрывно глядя в партитуру, словно желая убедиться в точности исполнения, но я не сомневался, что он не слышит ни единой ноты. Я внимательно следил за ним. Затем он повернул голову так, чтобы его ухо, не утратившее еще остатков слуха, могло уловить некоторые звуки. Мне казалось, что всякий раз, когда исполнялась его музыка, Бетховен какой-то частью своего существа надеялся что-нибудь услышать. И всякий раз терпел разочарование.

Когда симфония закончилась, нарастающие аплодисменты вылились в бурную овацию; подобного восторга я, пожалуй, никогда в жизни не слыхал. Повернувшись спиной к бушевавшей публике, Бетховен был недвижим. Он ничего не слышал.

И как раз в тот момент, когда овация, казалось, достигла своего апогея, Каролина Унгер, которая пела в симфонии, вышла из-за кулис на сцену и раскланялась перед восторженно аплодировавшей публикой, а затем взяла Бетховена под руку и повернула его лицом к залу, чтобы он мог увидеть, как зрители машут ему платками и неистово хлопают. И вдруг его фигура, подобная молчаливому изваянию, ожила и подалась вперед, он, наконец, осознал происходящее и, словно высвободившись из ледяных тисков, поклонился залу.

Это был чудесный момент! Он стоял, глядя на машущий ему восхищенный зал и словно приветствовал прорезавший темноту свет, яркий и теплый, как само солнце. Я навсегда запомнил это мгновение.

Ответом на его поклон был длительный взрыв аплодисментов, подобный грому среди ясного неба. Каролина Унгер, к которой он питал симпатию, снова подтолкнула его вперед.

И когда он снова поклонился, крики и взмахи платков возобновились с такой страстью, что внезапно раздался голос начальника полиции: „Довольно!“

Меня это неприятно поразило, и у меня невольно мелькнула мысль, что на этот раз глухота Бетховена, который стоял словно Орфей в аду, оказалась весьма кстати.

Но публика не обратила никакого внимания на окрик князя Седельницкого, на этот раз она готова была пренебречь цензурой и дать волю своим чувствам.

По обычаю императорскую семью трижды приветствовали аплодисментами, но Бетховена публика заставила раскланиваться пять раз!

„Верно, Седельницкий теперь сожалеет, что не запретил концерт, – шепнул мне доктор Лутц. – Теперь на произведения Бетховена уже никто не наложит запрета“.

Через несколько недель концерт повторили, и все обошлось мирно, без вмешательства властей.

– И Бетховену заплатили сколько он хотел? – спросила Дебора.

– Нет. Его ожидало сильное разочарование. Хотя доход от концерта составил более двух тысяч гульденов, после уплаты всех расходов ему причиталось всего лишь четыреста гульденов. Бетховен был страшно рассержен. Но, может, именно поэтому он с особым вниманием отнесется к заказу на ораторию. Ну, а вы, господин Отис, что вы решили насчет собственных денег?

– Я хочу поместить их в ваш банк. Когда мы здесь окончательно устроимся.

– Прекрасно. Вы об этом не пожалеете.

Лицо Гроба засияло благожелательной улыбкой, и Джэсон осмелился попросить:

– Я буду вам очень обязан, если вы сумеете поговорить с Губером относительно наших паспортов.

– Теперь-то вы, наконец, поверили, что Моцарт умер естественной смертью?

Джэсон кивнул, не желая продолжать разговор на эту тему из боязни проговориться.

– Я постараюсь сделать все, что в моих силах, – пообещал банкир.

– Благодарю вас. Я думаю переехать из гостиницы. К тому же очень обременительно докладывать в полицию о каждом своем шаге.

– Вы недовольны комнатами?

Не мог же он признаться Гробу, что квартиру их подвергли обыску, и Джэсон снова лишь кивнул в ответ.

Но Гроб, желая подчеркнуть свою значимость и показать, что его не стоит недооценивать, заметил:

– Что ж, вы правильно решили. Вам будет куда удобней жить на частной квартире. Ключи от нее будут находиться только у вас.

Заметив смущение Джэсона, Дебора поспешила ему на помощь:

– Господин Гроб, вы так и не докончили свой рассказ. Я не поняла, отчего поведение Бетховена чуть было не вызвало скандал?

– Сомневаться в необходимости цензуры было с его стороны неразумно. Следует уважать установленные правила приличия, а он мог вызвать своим поведением общественные беспорядки. Его музыка могла послужить поводом к публичному проявлению недовольства. Его республиканские взгляды хорошо всем известны. Чересчур восторженные аплодисменты могли привести к нежелательным последствиям.

– И это все из-за того, что он добился исполнения двух своих сочинений? – с неодобрением спросил Джэсон.

– Музыка тут ни при чем. Дело в том, что Бетховен вел себя вызывающе. Именно этому более всего и аплодировал зал. Его произведения со временем все равно бы исполнили. Раньше или позже.

Музыкальный мир Вены до сих пор представлялся Джэсону щедро населенным талантами. Но рассказ Гроба и то раздражение, с каким он отвечал на их вопросы, стараясь при этом сохранить внешнюю пристойность, заставили Джэсона поверить в реальность опасностей, грозящих композиторам.

Вид у Гроба вдруг снова стал задумчивым. Он сказал:

– Вам нужно послушать бетховенскую музыку. Ее исполняют на следующей неделе, вместе с симфонией Моцарта и сочинением Шуберта, нового молодого композитора. Будет весьма кстати, если при встрече с Бетховеном вы сможете поговорить о его музыке. Я могу сопровождать вас на концерт.