Кыш и Двапортфеля: Повести - Юз Алешковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Старик» и Жека, по-моему, забеспокоились, перестали болтать и приставать к девушке и пригнули головы, чтобы их не узнали.
— Алёша! Митя! — вдруг крикнула мама. Она с белым бидончиком шла за молоком и увидела нас с папой. — Куда вы едете? Стойте!
— Он вывихнул ногу! — обернувшись, сказал папа.
— Она скоро заживёт! Не бойся, мама! — крикнул я.
Мама побежала за нами следом. Тут машина остановилась около милицейского подъезда.
— В чём дело? Поехали! — зло сказал «Старик».
— Мы приехали! — ответил я. — Вы — «Старик» и Жека, которых разыскивают. Бежать не пытайтесь. У Гали есть «наган».
— Ах, вот оно что! — изумлённо воскликнул папа, а Кыш сипло тявкнул.
— Между прочим, если вы пойдёте в милицию сами и извинитесь, то вас оштрафуют — и всё. А если попытаетесь убежать, то не убежите. Правда, — продолжал я.
«Старик» и Жека переглянулись, посмотрели по сторонам, наверно, поняли, что с рюкзаками им действительно не скрыться, и «Старик» мрачно сказал:
— Ну, спасибо, Ласточка…
Тут к машине подбежала мама и, волнуясь, спросила:
— Что у тебя с ногой? Перелом?
— Всё в порядке! — Я вылез из машины и несколько раз подпрыгнул на месте, чтобы мама убедилась, что это действительно так. — Потом всё узнаешь!
— Вам, конечно, лучше явиться самим, — посоветовала девушка «Старику» и Жеке.
— Я тоже так думаю, — добавил папа, а мама смотрела на нас с большим недоумением.
Бежать задержанные не пытались и вышли из машины.
— Вы с нами не ходите, — попросил я папу, маму и девушку.
«Старик» и Жека первыми зашли в отделение. Мы с Кышем их сопровождали. В коридоре Жека обернулся и тихо сказал Кышу:
— Мерзкая скотина! Драная кошка!
Оскорблённый Кыш зарычал и взвизгнул. На этот звук из дежурной части вышел милиционер.
— В чём дело? — спросил он нас.
— Говорите. Так будет лучше, — шепнул я «Старику».
— Вот… Мы пришли сами… с повинной, — сказал Жека, а «Старик» уныло опустил голову.
— А кто вы такие? — спросил дежурный, когда мы зашли в дежурку, и, присмотревшись к парням, сам же ответил: — Узнаю! Узнаю! Узнаю! Господа браконьеры? — Он достал из ящика фотокарточки.
— Они самые, — угрюмо признался «Старик».
— Правильно сделали, что явились сами, — сказал дежурный.
После его слов мы с Кышем незаметно вышли из дежурки.
ГЛАВА 78
Выйдя на улицу, я не увидел ни машины, ни девушки, которая, в общем-то, была главной при аресте браконьеров. Зато папу и маму окружили, наверно, уже знавшие обо всём Сева, Симка и Вера. Папа им что-то рассказывал и похоже на Кыша лаял:
— Ряв! Ррряв! Ав!
— Привет! — сказал я ребятам, и они сразу начали ко мне приставать с вопросами:
— Как ты их? Как ты их?
— Ну как? — сказал я. — Увидел, привёз в милицию. И папа, конечно, мне помог. На пляже подробней поговорим. Я ещё не завтракал.
— Да-а! Загадочный ты человек! — сказал Сева, а Симка протянул мне бинокль.
— На вот… Но только на несколько дней.
— Не бойся. Не зажилю, — пообещал я. И мы с мамой пошли завтракать, а папа сел в такси, чтобы не ходить по улицам в полосатой пижаме.
ГЛАВА 79
На следующий день после полдника за нами зашёл папа и пригласил на концерт художественной самодеятельности.
— Артисты будут прекрасные, — сказал он.
Корней Викентич усадил Анфису Николаевну, маму и меня в первом ряду и спросил:
— А где же прелестный Кыш?
— Кыш в концертах ничего не понимает, — сказал я. — Он иногда лает на музыку и может испугать артистов. Мы его дома оставили.
Неподалёку от нас сидели Сева, Симка и Вера. Ведь их отцы водили автобусы «Кипариса».
Эстраду, похожую на раковину, вдруг осветили прожектора. Уже темнело, и в снопах света, как зимой под фонарями снежинки, заплясали белые ночные бабочки.
Стало тихо. На сцену под аплодисменты вышел отдыхающий с орлиным носом и золотыми зубами, которого я видел в столовой и на пляже.
— Дорогие товарищи! Друзья! Дорогие сестры и доктора! Дорогие снабженцы и повара! — весело сказал он, и в этот момент из-за перегородки, жмурясь от света, показался… Федя. Он вынул из кармана бумажку и кашлянул в микрофон. — Па-аз-вольте! Па-азвольте! — Конферансье хотел отобрать микрофон у Феди, но Федя под руку отвёл его в сторонку и что-то сказал на ухо. — Вступительное слово на важную тему имеет директор одного из строящихся стадионов Заполярья товарищ Фёдор Ешкин! — объявил конферансье, поглаживая руку, за которую его немного подержал Федя, и все засмеялись.
— Товарищи! В настоящий момент вы, можно сказать, родная для меня семья, которую активно ремонтирует замечательный персонал во главе с Корнеем Викентичем! Товарищи! — продолжал Федя. — Вот я написал открытое письмо в «Курортную газету» и для начала зачитаю его вам.
«Дорогие товарищи!
Я непростительно и по-варварски вёл себя по отношению к культурным ценностям, как-то: к фигуре Геракла, декоративной вазе и садовой скамейке. Я гравировал на них признания в любви к Крыму, которые оказались расписками в моей темноте и невежестве. Я открыто признаюсь в этом через вашу газету как человек, желающий, чтобы таких поступков никто больше не повторял. Хватит портить природу Крыма! Я даю обязательство в короткий срок реставрировать фигуру Геракла, вазу и скамейку. Я благодарю замечательных соседей по палате, товарищей В. и С., а также его сына Алёшку за помощь в деле понимания моего поведения и за моральную поддержку в трудную минуту жизни.
Фёдор Ешкин».Извините, что отнял время.
Феде никто не хлопал. Конферансье проводил его за перегородку. Лица у всех отдыхающих были серьёзные. По рядам пронёсся шепоток.
— Товарищи! Кто за то, чтобы превратить наш концерт в собрание, прошу поднять руки! — сказал конферансье. Я обернулся, но поднятых рук не увидел. — Кто за то, чтобы начать концерт?.. Единогласно! «В лесу прифронтовом». Вальс. Исполняет и аккомпанирует Георгий Гусаров. Петрозаводск. Слесарь.
Пока Гусаров настраивал гитару, Корней Викентич громко сказал:
— Честнейшее и полезнейшее письмо Фёдора будет напечатано в «Курортной газете» в назидание всем невыявленным варварам!
«Вот он, оказывается, на что решился! — подумал я. — И молодец, что набрался смелости, а вот Торий не набрался и трусливо сбежал».
Гусаров очень хорошо спел под гитару вальс, который папа часто заводил в Москве… Потом выступали исполнительницы частушек из Вологды и Алма-Аты, подружившиеся в Крыму… После них показывал фокусы тихий седой старичок, и его долго не отпускали со сцены. Потом Василий Васильевич делал опыты по угадыванию мыслей на расстоянии и почти все угадал правильно. Потом снова кто-то пел, кто-то плясал, кто-то быстро умножал в уме длинные числа, и у меня начали слипаться глаза, потому что было уже поздно.
ГЛАВА 80
И как тогда ночью, во время засады, когда я увидел живого Пушкина и подумал, что всё это во сне, так и на концерте я решил, что мне снова приснился Пушкин, который быстрой походкой вышел на сцену. Но присутствующие громко зааплодировали, и я, не помня себя от радости, затормошил маму и закричал:
— Пушкин! Пушкин! Ну что я тебе говорил? — Я обернулся к Севе, Симке и Вере: — Ага! Не верили! Смотрите!
Ребята, встав со своих мест, ошеломлённые, смотрели на Пушкина. А он подошёл к краю сцены, улыбнулся мне как старому знакомому, нагнулся и сказал:
— Здравствуй, Алексей!
Я побежал, протянул Пушкину руку, заглянул в его голубые смеющиеся глаза и наконец догадался: «Это же Милованов!»
Но мне не было обидно. Всё равно это Пушкин, сам Пушкин читал на сцене своё стихотворение! И я радовался встрече с ним, как тогда ночью, возле пруда, а про Милованова забыл.
И там, где мирт шумит над падшей урной,Увижу ль вновь сквозь тёмные лесаИ своды скал, и моря блеск лазурныйИ ясные, как радость, небеса…
Дочитав стихотворение, Пушкин задумчиво ушёл со сцены, и его долго вызывали на «бис», но он не вышел, и конферансье объяснил:
— Товарищи! Наш друг, заслуженный артист РСФСР Милованов, в настоящее время работает над самой главной и ответственнейшей в своей жизни ролью. Ролью великого Пушкина. Я полагаюсь на своё впечатление… на ваше впечатление… на волнение, с которым мы слушали стихи, и верю, мы все верим, что роль поэта Милованову удастся!
Я вскочил с места, забрался на сцену и побежал за перегородку, за которой скрылся Пушкин.
Я нашёл его в маленькой комнатушке. Он сидел перед зеркалом и, увидев меня, обернулся. И мне показалось, что улыбка у него была немного виноватой. Я сказал:
