Рыбы у себя дома - Сергей Кучеренко

Хорошо, что оказался у нас моток наикрепчайшей жилки и запас блесен. И были отличнейший багорик, и малопулька, и глубокий сачок поперечником почти в метр. Иначе не взяли бы мы с одной точки за вечернюю и утреннюю зори дюжину тайменей. Все они стояли в одной огромной яме. А размерами оказались от 90 сантиметров до 140…

Как просто скупо написать: «взяли за вечернюю и утреннюю зори дюжину тайменей». Ведь зори какие были! Бурные, вольные, переполненные рыбацкими восторгами и радостями! Уж сколько лет прошло, а как будто вчера пережиты. И разве же можно от них отделаться одной лишь скупой фразой! Ну послушайте же меня, разделите мои восторги!

Мой тезка из нанайского рода Ахтанка на лов тайменя был не только гораздо азартнее, но и ловчее меня. Однако с первым он провозился добрых полчаса и разбил вертушками спиннинга пальцы. Блесну бросал с кормы лодки, а потому, вываживая того первого, гремел в ней, оскальзывался, и трудно было вытащить добычу. Пришлось пристрелить из тозовки-мелкашки.

И сошел Сергей на косу. Второго верзилу мы одолели просто: взяли силой, в четыре руки выбирая жилку с таким расчетом, чтобы при очень уж резком натяге и рывках она в наших ладонях проскальзывала. Выволокли его на косу еще в силе, а потом любовались, как расшвыривал он гальку могучими рывками.

А третий нас удивил: даванул молодецки, ударил блесну, заглотил ее, ворохнулся несколько раз на жилке и успокоился. Волочился бревнышком, лишь изредка вздрагивая. И спокойно дался в руки: я запустил обе пятерни за перемычку под горлом между жабрами и отнес его к скале. Легкомысленно нес: осерчай он да ударь хвостом во всю силу — валяться бы мне, а то и бултыхаться.

…Утром дело пошло куда горячее. Я варил уху, когда Ахтанка крикнул: «Зацепил, однако, пропала блесна!» Я обернулся: тот обескураженно и лениво дергал удилищем, раздумывая, что предпринять. Подошел к нему… Давно знаю, что зацеп с живым сопротивлением крупной рыбы спутать трудно, но послушал струну лески — никаких признаков жизни. Потянули вдвоем посильнее, натужились — сдвинулось. Пошло тяжело и медленно. Решили: за топляк блесна зацепилась.

Я подтягивал тот «топляк», а мой напарник наматывал леску на катушку, беспечно попыхивая сигаретой. И вдруг нас за ту леску так сокрушительно рвануло, что обожгло мои мокрые руки и едва удержался я на ногах, а неприторможенная катушка засвистела высоко и надсадно, и никак не мог ее Сергей затормозить, прижимая ладонью.

Но затормозил. И застрекотала она словно рассерженный колонок, которого за хвост извлекают из-под коряги. Туго натянутая жилка тренькает, гудит, со свистом режет и пузырит воду и тяжело вздрагивает, и неостановимо заглатывает ее пучина, и нет возможности остановить катушку, на которой лесы все меньше и меньше…

А как вовсе не останется?

Очень спокойный человек Сергей Ахтанка, а тут его лицо перекосилось, от напряжения раскраснелось, глаза на лоб лезут, рот то широко раскрыт, то плотно стиснут. И просит он помощи, потому что удилище — в дугу, леса — в струну и вся снасть от натуги стонет. А вертушки все колотят по пальцам и ладони, не даются, и вот-вот рассыплется «машинка». Я помогаю, тяну жилку, удерживаю ее, подбадриваю Серегу, которого распирает и восторг, и страдание, который то выстанывает, то яростно вскрикивает: «Ии-ых… Уу-ух!.. Ыыы-ы… Гад… Бык…» И я переживаю. Суечусь. Не знаю, что еще посоветовать и чем помочь. И у меня не только голова, но и, кажись, спина от восторга кружится, и ликующие мурашки по телу бегают. Дух замирает, сердце рвется наружу.

Но что это еще: ни взад, ни вперед. Зацеп? Обмотнулась леска вокруг топляка? О господи, этого нам еще не хватало. Но Сергей опытен и догадывается: «Уперся башкой во что-то. Надо немного слабины дать, чтоб снесло его». Даем. Провисла жилка, а потом медленно поплыла по течению. И снова натяг, и снова редкие, но тяжелые толчки по леске, и снова нет сил управиться с «крокодилом».

И тут случилось непредвиденное: оскользнулся Сергей и упал на спину, больно ударившись затылком о булыгу. Я подхватил удилище, закрепил его в лодке под сиденьем и — к пострадавшему. Но тот сел и неожиданно спокойно говорит: «Ничего… Тяни его, гада».

И я стал бороться с тем «гадом» один на один. Помаленьку умаял его. Пошел тот кверху, показал спину, взгреб воду широким веником хвоста, крутанул водоворот. И замер. Повис невесомо в своей стихии. А я радостно кручу, кручу, трясутся коленки и одеревенели руки. Но туго взвизгивает леска, и доносятся по ней могучие удары, и тяжко скрипит катушка, и душа уносится в разгорающееся поднебесье, под которым лишь я со своим другом, Зева, лодка и таймень на блесне.

…Подвел я его уже к самому берегу. Не менее чем двухметровое толстое чудище. Бархатистая темно-вишневая спина, башка что у коня, розоватый зев. Зло оглядывает меня, что-то соображает. Не лыком ведь шит. И только выкрикнул я: «Серега! Бей из малопульки ему в темя!» — как взбурлил тот воронку и исчез, и снова затрещала катушка… Когда на ней почти ничего не осталось, я обмотал леску вокруг кисти, перекинул через плечо и уперся: будь что будет.

И вдруг почувствовал ужасную, невыразимо потрясающую легкость в невесомо упавшей на гальку жилке. В какой-то надежде лихорадочно хватаю ее, быстро-быстро вытягиваю из воды, мельтеша руками, но идет она пусто и расслабленно… И звякнула по камням блесна с обломанным якорем…

Сначала вырвался из меня страдальческий стон, потом я бросил спиннинг и заломил руки в небо, словно проклиная бога, кулаки стиснул, неизвестно кому угрожая… Но тут же такая усталость нахлынула, такое безразличие ко всему, что сел на камни, лег на живот, горестно обхватил голову руками… Подошел Серега, невозмутимо сказал свое обычное «ничего», потом вдруг запричитал тихо и торопливо: «Медведь к нам плывет, Петрович, медведь! Уже близко!» Но только и мог я равнодушно на это откликнуться: «А пусть себе плывет…»

Это потом, не меньше чем через неделю, воспоминания стали восторженными, и кому только не рассказывал я взахлеб, как громаден был тот таймень и как долго и трудно мы с ним воевали. А тогда ничего не хотелось, кроме как напрочь отключиться от этого мира, забыться, уснуть, не испытывая душевных страданий.

Эти страдания не прошли и после того, как вскорости извлекли мы из улова еще нескольких богатырей. Один из них был почти в полтора метра, но не радовал он меня: тот был куда как громаднее. Кто таких видел? Нам с Сергеем Ахтанкой посчастливилось.

Рыба эта — мечта спортсмена. Любителя. Промысловое ее значение невелико. Даже в давние баснословно рыбные времена по всему Амуру вылавливали не больше двух тысяч центнеров тайменя. В начале 40-х годов официально здесь добывалось его до тысячи с хвостиком центнеров, а еще в 3–4 раза больше уносили по домам промысловики колхозов и бригад гослова и добывали для себя отдельные любители. Все же около пяти тысяч центнеров — это не так и мало. Примерно полсотни тысяч средних тайменей…

Но уже после войны официальный прилов этой рыбы по Амуру катастрофически упал до… полусотни центнеров. В середине 50-х и в 60-х годах заготовки увеличились до 300–375 центнеров, но и это лишь небольшая часть фактической добычи тайменя.

Старики говорят, что по домам много тайменей уносили. Время то было еще ох какое голодное, а мясо этой рыбы сочное, питательное и очень вкусное… Правда, по мне карась-«лапотник» приятнее. Каждый кулик потому свое болото хвалит, что по-своему на него смотрит.

О технике лова тайменя написано достаточно много. Главное орудие в безледье — хорошо отлаженный спиннинг, наипрочнейшая леска, крупная блесна — предпочтительно вращающаяся, на худой конец — колеблющаяся. В мутную воду лучше желтая, в чистую — белая. Тройники должны быть крепче рельса, и их нужно постоянно затачивать.

Но важнее всего этого — найти тайменье место. О ямах, омутах и заломах мы уже говорили. Стоит еще напомнить, что любит эта «рыбка» выходить на быстрину рядом с глубоким местом, к устьям речек и ключей… Забросил блесну несколько раз — пусто. Иди, значит, дальше искать, и осторожнее иди. Как на хариуса. И тень свою на воду не бросай. Не ломись медведем. Да не ленись встать пораньше: таймень на зорях частенько выдает себя. Иной ночью можно осчастливиться, заменив на спиннинге блесну на «мышь».

…Бывает, и день ходишь впустую, и второй. Но зато когда почувствуешь могучий резкий рывок и засечешь живую глыбу надежно, все забудешь, кроме спиннинга и рыбы, которую одолевать-обарывать да изматывать четверти часа не хватит, а то и в три раза больше провозишься, потому что силен он и вынослив. А когда повезет — за час отведешь душу на квартал.

…Не так давно поднимался я с приятелем в верховья Кура. Долго мы исхлестывали воду, а все без толку. Но от устья Ярапа стало нам фартить — не пересчитать ям, омутов или заломов, которые «отпустили» нам по тайменю или по два.