Раневская, что вы себе позволяете?! - Збигнев Войцеховский

— Вам придется меня нести. А это значит, что случится катастрофа еще страшнее спущенных панталон. Я не могу ступить с места! — взмолилась Фаина Раневская.

Глебу ничего не оставалось, как бежать за такси и на нем подъехать к самому магазину. За это время вокруг Раневской уже собралось несколько человек, она вымученно улыбалась им, все так же отчаянно прижимая руками, упрятанными в карманы пальто, свои сползающие панталоны…

Раневская позволяла себе быть смешной на людях только в одном месте — на сцене…

Пазл 26. Мат и интеллигенция

Будучи в зрелом возрасте, Раневская уже воздерживалась от спиртного, особенно крепкого, не ела сладкого — у нее был диабет. Однажды ее пригласили на день рождения соседи сверху, семейная чета актеров. Были приглашены и другие гости. Встречались они редко, отношения были хоть и дружескими, но вот тем для разговора, такого задушевного, теплого, не находилось. Или находилось, но открыться до конца, быть естественным, чувствовать себя непринужденно у компании раньше не получалось. Так было и на этот раз: общая скованность за столом, предупредительная, иногда излишняя вежливость…

Провозгласили тост за именинницу, Раневская выпила минеральную воду, тут на нее напустился Бондарчук: как это — не выпить за хозяйку дома рюмку коньяка? Раневская отговаривалась сколько могла, но в конце концов сдалась, выпила граммов сто сразу. И, как это бывает с людьми непьющими, тут же захмелела. А захмелев, взглянула на вежливо-скучную публику за столом и решила им рассказать одну историю.

Недавно прошел Всесоюзный смотр художественной самодеятельности, его транслировали по радио. Раневская очень внимательно слушала некоторые номера заключительного концерта. И сейчас рассказывала:

— Диктор равнодушным голосом объявил, что сейчас какой-то там механизатор из колхоза с названием чего-то там красное исполнит соло на жалейке. Страсть как интересно было услышать жалейку. Слушаю, слушаю. И вот уже в конце непонятные странные звуки, шорохи, а потом четко и раздельно: «Ф-ф-у-у-у! Ух, еб твою мать!» А дальше диктор все тем же ровным голосом сообщает: «Окончилась трансляция концерта из Большого театра Союза ССР».

История Раневской была встречена неожиданно даже для нее веселым дружным смехом. Тут уже Бондарчук принялся рассказывать не известную никому историю на съемках фильма — опять взрыв хохота. За Бондарчуком свою, достаточно пикантную историю, вспомнил Рыбников…

В общем, небывалое оживление за столом, все как-то раскрепостились…

— Никогда не думала, что обыкновенный мат занимает столь значительное место в жизни интеллигенции, — сделала потом вывод Раневская.

Пазл 27. О литературе

В журнале «Октябрь» был напечатан роман Кочетова о войне и, в частности, о ленинградцах в годы блокады. Раневская читала его, как читала все: высказывая свои эмоции вздохами, короткими междометиями. И однажды, дойдя до какой-то там страницы, она вдруг с содроганием неистово отшвырнула журнал. Когда у нее спросили, что случилось, она вскрикнула:

— Эта сволочь считает, что страдания несчастных ленинградцев в годы войны, людей, брошенных собственным правительством на произвол судьбы, преувеличены! Нет, надо брать стул и идти с ним через весь город, на Тверской и там публично размозжить этому подонку череп!

Пазл 28. «Персики»

Актеров часто приглашали в высокопоставленные дома — у советского чиновничества быстро родилась эта мода: приглашать на свои скучные посиделки актеров и артистов: пусть развлекут. Однажды Фаина Раневская была приглашена на вечер к одной такой даме. Дом был богатый во всех смыслах: посуда, мебель. И конечно, закуски, вина, коньяки, аперитивы.

Хозяйка в разгар вечера отлучилась, потом появилась с хрустальной вазой и предложила Раневской: угощайтесь — персики!

И вправду, в хрустальной вазе лежали персики. За окнами была зима, а в этом доме — персики… Фаина Георгиевна поблагодарила, взяла один плод. Что-то насторожило ее… наверное, излишняя твердость, отсутствие шелковистости. Но она смело укусила.

И поняла, что ест обыкновенную сырую картофелину.

Удивляться было нечему: на рынках обманывали на каждом шагу, обманывала прислуга хозяев. Хозяйка дома с восхищением смотрела на Раневскую, потом предложила свои плоды другим гостям. Раневская не знала, кому еще попалась вместо персика розовая картофелина и как он поступил.

Но свой «персик» Раневская доела до конца. Все так же мило и благодарственно улыбаясь хозяйке.

Пазл 29. Если людям не интересно

Пьеса «Тишина» в самом начале не была принята зрителем как что-то выдающееся и вообще — заслуживающее большого внимания. Дескать, тема старости слишком банальна. Подумаешь, пара стариков вынуждена расстаться, потому что их не хотят к себе брать дети, а выжить им можно только порознь.

Раневская, которая играла в этом спектакле старуху Люси, остро переживала подобные высказывания от людей, кому верила, чьи вкусы знала и им доверяла. Однажды, после многих критических копий в адрес самой пьесы (но не игры актеров), она вообще отказалась дальше играть эту роль. Но спустя немного времени возвращалась с одной мыслью: как же так получилось, что людей не трогает тема одиночества, да еще одиночества в старости? Что не так? А если изменить сцену? Если сыграть по-другому?

Раневская понимала одну значимую особенность человеческой натуры: человек всегда противится пускать в свою душу чужое горе. Ему не нужна беда на сцене! Он сможет сопереживать только тогда, когда он видит выход. И это значит, в спектакле необходимо показать этот свет. Пусть не тот, который впереди, пусть сегодняшний день освещен светом ушедших дней. И вот Раневская играет одну только сцену — встречу в ресторане с мужем, последнюю встречу, совершенно по-иному. Вдруг исчезает неотвратимость расставания, вернее, она есть, но она уже не доминирует здесь, здесь на первом плане другое: та радость, которая лучится из героев на сцене. Слово «последняя» уходит на другой план, на первом плане слово «встреча». Ну и пусть завтра у нас нечто страшное и неизвестное — но сегодня-то мы здесь, мы вместе, мы можем сидеть долго-долго, пить коктейли, говорить и вспоминать…

И зритель принял эту сцену. В зал дохнуло истинным чувством верности и нежности.

Дальше Раневская углубляла этот момент, доводила эту сцену до совершенства.

Но тут кто-то из уважаемых ею зрителей, коллег из другого театра говорил: «Концовка… никакая. Скучная. На фоне всего спектакля она кажется смятой подушкой на застланной бархатом кровати».