Ленин без грима - Лев Ефимович Колодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из Лахти доставили Ильича в Гельсингфорс, жить пришлось полторы недели у местного полицмейстера, обязанности которого исполнял по заданию партии социал-демократ Ровио. Перед тем как вернуться в бурлящий Питер, где в открытую шла подготовка к вооруженному восстанию, Ильич затребовал новый парик. Пришлось обратиться к парикмахеру, оказавшемуся бывшим работником Мариинского театра. Ему в Питере часто приходилось омолаживать клиентов, людей богатых. Ленин, к его удивлению, затребовал такой парик, чтобы выглядеть старше.
— Что вы? Вы еще такой молодой, — начал было убеждать парикмахер странного клиента.
— Да вам-то не все ли равно, какой парик я ношу, — успокоил его Ильич. И ушел с седым париком.
«Потом я достал через своих товарищей краску для бровей и финский паспорт и предоставил все это Владимиру Ильичу, пожелав ему счастливого пути…» Это строчки из мемуаров Ровио (Густав Ровио, полицмейстер Гельсингфорса, ныне Хельсинки, столицы Финляндии, эмигрировавший в страну «победившего социализма», разделил участь других помощников Ильича. По биографической справке, приложенной к его воспоминаниям о Ленине: «В 1938 году необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно»).
Никем не узнанный Ильич прибыл в Выборг. Тут, пожив некоторое время, еще раз (в который!) начал гримироваться. «Смастерил парик, сделавший нашего Ильича неузнаваемым финским пастором», — это свидетельство мастера, исполнившего парик. Таким вот пастором и приехал к пастве в Питер, где о нем уже не так часто вспоминали в печати. Зажил на чужой квартире. Никто, кроме Крупской, Марии Ильиничны и телохранителя, к нему не ходил.
Сам уходил, куда хотел, в парике. Так, ушел на квартиру меньшевика Суханова, на заседание ЦК, где двенадцать членов ЦК решали, начать ли вооруженное восстание или нет. Десять — за. Двое — против. Таким раскладом вынесен был смертный приговор Российской республике. В учебниках истории СССР об этом писали. Но замалчивали, что это заседание ЦК не имело кворума, в нем принимали участие всего 12 человек из 29. Меньше половины членов ЦК. На том историческом заседании среди ближайших учеников и соратников, а было их всех вместе двенадцать, как за столом тайной вечери Христа, среди самых доверенных лиц сидел Ленин за столом собрания… в парике. «Этот паричок не был чудом парикмахерского искусства и иногда в самые неподходящие моменты сползал с головы», — пишет Григорий Сокольников, тот, кто среди десяти голосовал «за». (И его Сталин расстрелял…)
Последний раз Ленин воспользовался париком, гримом в ночь с 24 на 25 октября. Тогда ему помогал не парикмахер, артист, а телохранитель и посыльный в одном лице Э. Рахья, из финских рабочих, ставший профессиональным революционером. «Для безопасности решили все-таки замаскироваться. Поскольку имелась возможность, переменили на нем одежду, — пишет Рахья, — перевязали щеку достаточно грязной тряпкой, на голову нацепили завалящуюся кепку». Грязную-то тряпку зачем? Неужели чистая не сгодилась бы?
И с двумя поддельными пропусками пошли в Смольный. Нарвались на патруль. Рахья предъявил документы, а Ленин, не останавливаясь, устремился вперед. За ним никто не погнался, да и Рахья отпустили, в темноте не разобравшись, что пропуска «грубо подделаны», резинкой стерты подлинные фамилии, вместо в них вписаны фамилии несуществующих членов Петроградского Совета, да так, что чернила расплылись. Но кто ночью мог увидеть эти пятна, эту подделку? Никто.
В Смольном Ильич, не снимая парик, устремился в комнату № 71, где заседал Военно-революционный комитет. Сюда мог войти каждый, кто хотел. Меньшевик Дан сразу узнал Ленина. Известный нам Владимир Бонч-Бруевич, хозяйничавший в Смольном на правах коменданта, поставил охрану у дверей… В ночь с 24 на 25-е Ильич заночевал в Смольном на полу какой-то комнаты. На этот раз с ним рядом оказался не Григорий Зиновьев, а Лев Троцкий, глава Петроградского Совета, чей Военно-революционный комитет брал власть.
Больше парик Ленину при жизни не понадобился. С того дня его образ творили Бонч-Бруевич, сотни, тысячи других мемуаристов, публицистов, писателей, скульпторов, художников. Они создавали образ гения, великого вождя трудящихся.
…Последний раз гримом на лице Ильича занимались, когда его клали в гроб. Там он по сей день.
Первый миф Октября
С чего начать рассказывать о том, что сделал Владимир Ильич Ульянов-Ленин, взяв власть в свои руки? Начну с упомянутого эпизода, произошедшего на квартире меньшевика Николая Суханова, где состоялось конспиративное заседаний ЦК партии большевиков, на котором большинством голосов было принято решение — вооруженным путем свергнуть Временное правительство и захватить управление Россией. (Хозяина квартиры расстреляли, помытарив в застенке в 1940 году. — Л.К.) «Голосуем. Две руки против. Остальные — за», — это пишет Александра Коллонтай, тогда сорокапятилетняя дама, член ЦК, будущий посол Советского Союза в Швеции, одна из немногих бойцов «ленинской гвардии», умершая своей смертью в глубокой старости. Продолжу отрывок из ее мемуаров: «Заседание закрыто. Ночь на исходе. Напряжение сразу падает. Ощущается голод. Несут горячий самовар, набрасываются на сыр и колбасу… Еще спорят, но уже среди шуток и дружеского подтрунивания двоих из оппозиции».
Да, тогда над оппозицией, а то были Лев Каменев и Григорий Зиновьев, будущие губернаторы «красной Москвы» и «красного Питера» и будущие смертники Лубянки, еще дружески подтрунивали, шутили. Но не на это хочу обратить особое внимание. А на колбасу и сыр, поданные с чаем и сахаром, в качестве бутербродов. Значит, и хлеб еще наличествовал в «квартирке литератора», где нашлось место для собрания двенадцати членов ЦК. Нашлось для них чем позавтракать.
Все мы знаем из истории, кто ее учил, конечно, что через пару лет после этого заседания ЦК партии большевиков, по словам Коллонтай, «перевернувшего судьбы мира», народный комиссар продовольствия упал в голодном обмороке на глазах у коллег во время заседания правительства. В обморок падали многие люди от недоедания, голода и умирали от него. Но тогда, в октябре 1917 года, жизнь хотя и становилась день ото дня труднее, продуктов не хватало, многие бедствовали, тем не менее магазины торговали и колбасой, и сыром, и другими продуктами, вскоре перешедшими в разряд воспоминаний. В реальной жизни их не стало.
Приведу на эту же тему другой эпизод из московской жизни, зафиксированный писателем Константином Паустовским, на глазах которого шел бой у Никитских ворот, в дни захвата власти большевиками в Москве. На первом этаже дома, где будущий писатель снимал комнату, располагался продовольственный магазин, брошенный в дни боев хозяином.
«До сих пор помню
