Не зови меня больше в Рим - Алисия Хименес Бартлетт

– Все идет отлично, Петра! Этот самый Октавио понятия не имеет о делишках, которые ведет его клиентка с каморрой.

– Мне так тоже показалось. И вы думаете, что это нам поможет?

– Еще как поможет! Мало кто из престижных адвокатов захочет участвовать в деле, связанном с мафией. По-моему, он запросто откажется от защиты.

– Не бейте во все колокола раньше времени. При его ловкости он способен прижать нас, ссылаясь на незаконное получение улик, и на этом построить свою защиту.

– Разве послать письмо-ловушку – это незаконно?

– Понятия не имею. Мне казалось, что стоит мне упомянуть про письмо, и она тотчас сломается, но у этой женщины непробиваемая броня. Клянусь, я бы с большим удовольствием сунула ей в рот дуло пистолета – чтобы хотя бы страх заставил ее говорить.

– Между прочим, у нас остается еще двадцать четыре часа на то, чтобы раскурочить ее броню. А мы ведь пока не допрашивали Рафаэля Сьерру!

– Сейчас допьем и двинемся за ним.

– А не лучше ли отложить до завтра, инспектор?

– Если хотите, можете идти домой, я справлюсь одна.

– Я думал не о себе, а как раз о вас. По-моему, вы сейчас не в том состоянии, чтобы продолжать допросы. Злая и слегка агрессивная. Запросто можете и по уху дать подозреваемому, а нам это совсем ни к чему…

– А пожалуй, вы и правы, отложим-ка допрос на завтра. Только не хватало, чтобы на меня подали жалобу за побои. Может, выпьем по рюмке где-нибудь еще?

– Но я буду вас угощать. Пойду скажу Домингесу, чтобы отвел Сьерру в камеру. Лучше заставить его подождать до завтра, это точно, не исключено, что он раскиснет.

Мы с Гарсоном уже давно не выпивали вместе после работы. И сейчас выбрали какую-то жалкую забегаловку, до которой еще не добрались милые оформители-минималисты. Она была такой обшарпанной и такой депрессивной, что идеально соответствовала настрою обычных вечерних выпивох, а теперь вполне подходила и к моему душевному состоянию. Гарсон не преминул заметить:

– Как-то вы совсем крылья опустили, Петра.

– Верно замечено. Это дело меня доконает.

– А мне казалось, вам все нипочем.

– Значит, ошибались. Мы совсем завязли, и осталась у нас только одна ниточка – беда в том, что мы все время бежали следом за событиями и все время опаздывали. Это меня унижает и злит.

– Но ведь Коронасу и в голову не приходило заменить нас другой группой.

– Иногда мне кажется, что он просто не хочет, чтобы правда выплыла на поверхность.

– Нет, Петра, тут вы явно перегибаете палку, никакая работа не должна доводить до таких выводов.

– Это вы умеете сопротивляться – прямо чемпион по сопротивлению. Когда-нибудь и меня научите своим приемам.

– Могу приступить прямо сейчас. Все очень просто: никогда не надо забывать про реальную ситуацию, а наша с вами реальность – это то, что мы люди, отмеченные судьбой. Смотрите сами: мы здоровы, живем, не ведая нужды, целиком отдаемся своей работе, а это признак того, что она нам нравится. И кроме того, у нас есть чувство юмора – идеальное средство, чтобы тянуть и дальше. Вроде бы уже достаточно, но у нас с вами есть еще и прекрасные спутники жизни. Беатрис – просто мечта, и Маркос всегда казался мне замечательным человеком, к тому же он вас обожает. Ну чего еще можно желать? Семьи наши основаны на принципе взаимной верности. И все это вместе обеспечивает внутреннее спокойствие, которое несравненно дороже чего угодно, потому что это и есть настоящее счастье.

Словно острая игла пронзила мне желудок. Проклятый, несносный, чертов Гарсон коснулся того самого, что я до сих пор берегла под семью замками, – моей вины. Я-то ведь не была верна Маркосу. Хотя и находила кучу доводов, помогавших мне избавиться от чувства вины перед ним: ты никому не принадлежишь, твоя жизнь – она только твоя и ничья больше, мимолетная интрижка – никакого значения не имеет… Но виноватой я сейчас почувствовала себя именно перед Гарсоном. Все перечисленные аргументы тотчас рассыпались в прах, если встать на точку зрения такого вот простого, бесхитростного человека, каким был мой коллега. Если бы я рассказала Маркосу про приключение с Абате, он мог бы меня понять, Гарсон – никогда. Тем и трудны отношения с людьми, которые отличаются от тебя своими жизненными установлениями: ты боишься вызвать у них негодование, а ведь негодование куда хуже утаенной измены. Но тут я решила вырвать с корнем подобные мысли: чувство вины – для виноватых, а я – такая, какая есть. И я предпочла отшутиться, ничего не отвечая по существу:

– Ага, сплошное семейное счастье – но и скука смертная! Вспомните: когда мы с вами были свободны, нам то и дело случалось как следует выпить после работы, а сейчас? Сегодняшний наш загул – невиданное исключение.

– Вот уж правда так правда! Но ведь всегда можно и кое-что подправить. Кто нам мешает назначить один день в неделю для возлияний после трудовых подвигов?

– Да я не о выпивке самой по себе печалюсь, а о свободе посидеть за рюмкой тогда, когда заблагорассудится, чтобы не бояться, что кто-то тем временем тебя ждет, и не давать объяснений, вернувшись домой.

– Но ведь это свобода одиночки! По-настоящему человек свободен только тогда, когда дома его ждут четыре стены – и больше никто. Неужели вам такое нравится?

– Нет, разумеется, нет, поэтому я и вышла снова замуж. Но вы здорово все упрощаете: мы говорим “четыре стены”, но на самом деле тебя могут ждать хорошая книга, любимый диск, фильм или что угодно еще.

– Знаете, Петра, тут надо выбирать: любовь или свобода, совместить их невозможно. А одиночество, если ты нарочно к нему не стремишься, вещь сволочная.

Я засмеялась, но от подобной философии у меня заболела голова. Или от второй порции виски.

– Поехали домой, Фермин. Мне надо как следует выспаться, чтобы завтра вести допрос.

– Вы станете допрашивать себя саму про меру свободы?

– Нет, буду допрашивать этих сукиных детей, которые уже сидят у меня в печенках.

– Слава богу! Вы меня успокоили! Опять вижу перед собой настоящую и несокрушимую Петру Деликадо!

Между тем настоящая и несокрушимая Петра Деликадо вернулась домой в полуразобранном состоянии. Дома ее дожидался муж, который, закончив работу, спокойно пил аперитив.

– Хочешь, пойдем куда-нибудь поужинаем? – первым делом спросил он.

– Лучше давай останемся дома, дорогой. Я устала, страшно недовольна сегодняшним днем, и, само собой, у меня дьявольское настроение.

– Ну, с этим мы как-нибудь справимся. Значит, остаемся дома и заказываем пиццу по телефону. А пока будем ужинать, ты мне, если пожелаешь, расскажешь, что привело тебя в такое отчаяние. Потом ты немного отдохнешь, мы поболтаем – и твое настроение будет улучшаться и улучшаться, пока не станет просто отличным. Ну как, согласна?

Я любила его искренне и безоговорочно. И если сравнивать его с хорошей книгой, любимым диском или даже с талисманом, он вышел бы бесспорным победителем.

Глава 16

В ту ночь я спала как убитая, как сурок, как девчонка на лекции по геральдике. Однако даже такое восстанавливающее силы отключение, как сон, не способно изменить реальность. Услышав трезвон будильника, я сразу вспомнила, что меня ожидает очередной тяжелый допрос, и в тот же миг небо за окном показалось мне пасмурным, хотя на улице ярко светило солнце. Рафаэль Сьерра. Как к нему подступиться? Попробовать запугать, или пробудить желание помогать следствию, искупая вину, или сделать ставку на инстинктивный порыв к спасению? Адский кошмар такого допроса состоит в том, что ты совершенно не знаешь почвы, на которую ступаешь; поэтому приходится двигаться вперед на ощупь, в потемках, постоянно боясь на что-то напороться. А Рафаэль Сьерра был для меня персонажем совершенно непроясненным. Ситуации, в которых мы с ним встречались, были банальными, какими-то бесцветными, словно этот человек был начисто лишен собственной личности. Нурия Сигуан – полная ему противоположность: властная, сухая, скрытная, поразительно владеющая своими эмоциями… Особа, готовая на все. В ее случае куда легче выработать определенную стратегию допроса, но со Сьеррой… Воспитанный, невыразительный, что называется, политкорректный и смертельно скучный. Оставалось только надеяться, что те немногие черты его характера, которые видны невооруженным глазом, естественно предполагают и другие, которые обычно с ними связывают: зависимость от чужого мнения, трусость, отсутствие воображения и низкую самооценку. Но поди ж тут угадай! Будь на то моя воля, я бы сейчас бабахнула из сотни пушек, чтобы грохот напугал его до смерти. Однако мне не хотелось начинать новый день с подобных мыслей, ведь, когда я была молодой, трудности заводили меня и возбуждали, а на данном этапе жизни необходимость решать слишком сложные вопросы вообще отбивала всякую охоту действовать. В довершение всего, пока мы шагали к комнате для допросов, Гарсон, всячески стараясь подбодрить меня, изрекал нелепые лозунги: