Иглы мглы - Виктор Широков

(Из Альфреда Эдварда Хаусмана)

Здесь начинает палач:Здесь начинается плач.Вам — добра, меня — в нору,Живите все, я умру.Эх, лучше бы дома быть,Отцу подмочь тесать, рубить;Был бы повенчан с теслом,Спасся бы рукомеслом.Тогда б возводил вернейВиселицы для парней,Зато б не качался сам,Не плакал по волосам.Гляньте, высоко вишу,Мешаю тем, кто внизу;Грозят мне кулаками,Зло разводя кругами.Здесь я, слева и справаВоры висят исправно:Одна судьбы — пути свои,Средний висит из-за любви.Друзья, дурни, зеваки,Стоит послушать враки;Взгляните на шею моюИ сохраните свою.Итог печального дня:Будьте умнее меня.Вам — добра, меня — в нору,Живите все, я умру.

(Из Уильяма Драммонда)

Блик промелькнул, но светят небеса,Грохочет гром, хоть молнии погасли,И долго помнят образы глаза,Сгоревшие давно в житейском масле:Ах! маленькая Маленькая жизнь,Ценимая тупыми существами.Живое умирает, между намиПарфянских стрел град поскорее брызнь.О что такое доблесть, разум, честь?Зачем краса и гордость увядают?Чем душу тронам золотым поднесть,В земное рабство впасть цари желают?"Жизнь — сон", — учил нас принц, не став царем,Смерть отрицая, видя смерть во всем.

НОВЕЛЛА МАТВЕЕВА

НЕПРЕРЫВНОСТЬ

(Заметки о лирике Виктора Широкова)

Известно, что в поэзии никто ничье место не занимает и занимать не может. Но верно, к сожалению, и то, что одного пишущего можно поддержать и всячески воодушевить, изо всех сил рекламируя его продукцию и задорно противопоставляя его тем, кто якобы поплоше. А другого можно, попросту говоря, затюкать. Замять его опыт. Замолчать (или даже выкрасть) его достижения и находки. Отнять у человека ВООДУШЕВЛЕНИЕ! Унизить его в собственных глазах и в глазах своего призвания. Сделать немыслимым и невозможным его разговор с Читателем.

Говорят, правда, что поэт и на необитаемом острове — поэт. Тонко подмечено! Но ведь это — на необитаемом! Насчет которого он знает точно, что не встретит там ни критиков, ни читателей и, — кроме, может быть, птицы с нижеследующим названием, — никаких других пересмешников. Ну, а если всяк остров сегодня обитаем? А если сама "необитаемость" перенаселена? А если недочет людского понимания не восполняется для нас даже и преимуществами настоящего одиночества, — что тогда?

Поэт Виктор Широков считает, что так называемой "стадионной поэзией" 1960-х годов были вытеснены из литературы целые последующие поколения исправно работающих поэтов. И что была, таким образом, искусственно прервана ТРАДИЦИЯ современной литературы. Мне-то, впрочем, кажется, что виной тому не только стадионная лирика: широк стадион, — остальной мир (с его влияниями) и того шире! Но, так или иначе, а ходовые табели о рангах, невглядывание в движение дарований, пренебрежение к ним — сделали свое черное дело.

Нельзя не согласиться с Виктором Широковым: такое положение в поэзии неестественно. Оно и впрямь дико, когда в живой жизни мира образуются, таким образом, беззаконные пустоты. Но не зря слово "вакуум" Широков произносит иронически: ведь уж кто-нибудь да обитал же и в этом "вакууме"! и после тех же стадионных трибунов и даже еще во времена их первых побед… правда, когда некоторые их гонители стали выдвигать — им в назидание каких-то своих "тихих" (благо, что не буйных! — сказали бы тут психиатры!) — это тоже была — и неправда, и… немножко противненько! Искренность или двуличие? — вот что, казалось, должно было всерьез интересовать общество, — а причем здесь "тишина" или громкости? Какие странные вообще оценки применяются иногда к стихотворцам! И неужели эти оценщики (или ценители) всерьез полагали, что, обзывая кого-то "тихим", делали ему навек осчастливливающий комплимент?

Ведь ежели голос твой тих, и правду твою вряд ли расслышат. (Другое дело — когда ты шепчешь намеренно. Чтобы совесть не пробуждать, — пускай выспится!) И неужели кому-то вправду верилось, что, так сказать, разные ТИХОНИ куском тишины нос громкоговорителям утереть могут?! Не верю, что верилось. И на этом месте спешу отключить сей вопрос от сети, дабы начать разговор… — о ком же? О том самом Викторе Широкове, который — в числе других, отмененных некогда поэтов — (считалось ведь, что и отменять можно!) долгое время оставался (воспользуюсь его выражением) "вне преемственности". Правда, сейчас его сочинения печатаются шире и становятся все более заметными в пестроте общенаговоренного. Видимо, сыскались все-таки истинные ценители давно неслышимого Слова. И то! — ведь надо же спорить со злой судьбой! Надо называть имена не бросавших перо ни в какие лихолетья! И тогда-то, будем надеяться, "на имя наложить табу не сможет время" (Виктор Широков ""Январская эпистола". Е.В." — (то есть Евгению Витковскому).

Разумеется, не в нашей власти указывать временам — кого они должны, а кого не должны выбирать и в лицо помнить. Все и тут делается ведь само собой, если только этому НЕ МЕШАТЬ. А запоминается на потом и, — что столь же немаловажно, — становится заметным сейчас именно тот, кто и сам не забывчив! Именно памятливый поэт.

Что ты вспомнишь потом, — (спрашивает себя Широков или его герой, а это, наверное, одно и то же), — Эрмитаж или Русский музей? Невский в бликах витрин или строгий Васильевский остров? Ты здесь шел наугад, ты не предал старинных друзей: много новых обрел, а ведь в возрасте это непросто. Возвращайся сюда. Не жалея ни денег, ни сил; ты же бросил, прощаясь, монетку в балтийские волны…

Кажется, кто не заверял нас — в рифму и без рифм, — что друзей не предал? Но сомнения в правде слов автора "Петербургской элегии" были бы глубоко ошибочны; и не только потому, что содержание большинства вещей Широкова автобиографично и фактологично; не только потому, что само ЗВУЧАНИЕ его стихов внушает доверие. Поэту невольно веришь и потому еще, что ему присуща всяческая самоирония. И не всякому храбрецу доступные действия самообличения, написанного, надо сказать, в злейших красках! А ведь уж если человек находит в себе силы публично, через стихи, пригвождать себя "к позорному столбу Славянской совести старинной" (выражение Марины Цветаевой), то, наверно, он знает, о чем говорит, когда (изредка, для некоторого разнообразия) признает за собой и что-то хорошее тоже.

Право же, кто ознакомится, скажем, с большим стихотворением Широкова "Стыд", навсегда поверит и "Петербургской элегии", и всему вообще, выходящему из-под пера этого автора.

Я не из нужд занудства и празднословия так задержалась на этом вопросе, вопросе искренности. Дело в том, что он слишком важен. Важно не то — громко и много поэт говорит или тихо и мало. (См. выше — о буйных и о "тихих"!) Важно то, насколько большие проблемы он подымает и насколько при этом правдив и честен с самим собой.

О стихотворении Широкова "Стыд" (намеренно выполненном в размере лермонтовского "Мцыри", — размере, теперь, наверное, навсегда исповедальном!) многое можно бы сказать, но… Только-только приготовилась я сообщить: на каких страницах и под какой датой находится необычная эта исповедь, как спохватилась; ведь и самое книгу стихов Виктора Широкова пора наконец назвать. А вот это я исполняю, увы! — не очень охотно. Признаться, мне не кажется достойным лучших стихов книги такое название ее, как… "Слюни Аполлона". Как-то и за Аполлона обидно и за поэта — тоже! Насмешки над собой — они иногда и впрямь хороши и полезны. Но возможно, что не худший из древних богов тут был бы шокирован: "Вы уж хоть меня-то не впутывайте!" — мог бы он тут сказать. Или же отпустил бы какое другое колкое замечание…

Я так и не сумела для себя решить: оправдывается ли такое название книги помещенным в ней одноименным стихотворением. В котором слюна Аполлона (все же, думалось бы, молниеподобная!) приравнивается… к вороньему помету! Но достоверно то, что эти стихи не праздны, что самый их скоромошливый тон серьезно выстрадан и что, минуя принятые штампы суровости, они с негодованием вопиют о главном: "….ходит двориком обычная ворона. Вот тебе, поэт, подарок Аполлона. Вот тебе, мой друг, сегодняшняя муза! Был ты жителем Советского Союза, а теперь глядишь, страны не узнавая, на пустынное посольство Уругвая…"

Резкое, нескромное, злое обличение и самообличение это сродни исповедным стихам "Стыда" (до которых я все же надеюсь в этих заметках дойти), и воистину: "…ты сегодня многое отдашь, чтоб разгадать явление эринний"! Ибо здесь ВЫГОВОР: и властям, и новым завоевателям нашего государства; выговор со стороны простого гражданина, хотя и поэта. Так же непосредственно мог бы высказаться нынче (исключив, может быть, лишь тему Аполлона) всякий простой обездоленный человек. Но ведь, однако ж, и самому себе выговор! Персональный, и, так сказать, с занесением в протокол: "А с чего тогда подался в Дон-Кихоты, если спорить с ветряками нет охоты?"