Через реку - Джон Голсуорси

"Чувствую, что мне пора подтянуться, иначе акционеры не получат дивидендов. Погода у нас холодная, пасмурная; моё единственное утешение маленький Кат, который уже умеет ходить и начал узнавать меня".

Затем, словно вступив в сговор с дирекцией Эскотского ипподрома, барометр встал на "ясно", и Динни неожиданно написала Дорнфорду. Она писала о свиньях и свинарниках, о правительстве и фермах. Заключила она следующим образом:

"Мы все страшно обеспокоены, не зная, кто уплатил судебные издержки по процессу моей сестры. Чувствовать себя обязанной неизвестному лицу крайне тягостно. Нельзя ли как-нибудь выяснить, кто это?"

Она довольно долго раздумывала, как подписать своё первое письмо к нему, и наконец подписалась:

"Преданная вам

Ответ прибыл незамедлительно.

"Дорогая Динни,

Я был счастлив получить письмо от Вас. Прежде всего отвечаю на Ваш вопрос. Постараюсь по мере сил вытянуть из адвокатов всю подноготную, но раз они не сказали Вам то, наверняка не скажут и мне. Тем не менее попробую. Впрочем, если Ваша сестра или Крум проявят настойчивость, они, вероятно, сознаются. Теперь перехожу к свиньям…"

Затем следовала различная информация и жалобы на то, что за сельское хозяйство ещё не взялись как следует.

"Если бы правительство поняло, что мы можем производить у себя в стране все потребные нам яйца, свинину и картофель, почти все овощи, значительную часть фруктов и молочные продукты в количестве, далеко превышающем наше теперешнее производство, что путём постепенного ограничения ввоза мы в состоянии побудить и даже просто принудить наших фермеров работать на внутренний рынок, то за десять лет мы возродили бы жизнеспособное и прибыльное сельское хозяйство, избежав удорожания жизни и сэкономив колоссальные деньги на импорте. Видите, насколько я прогрессивен в политике! Вопрос о пшенице и говядине не должен сбивать нас с толку. Да, пшеница и говядина из доминионов, но всё остальное (кроме южных фруктов и овощей) – отечественное. Вот моё кредо. Надеюсь, Ваш отец его разделяет? Клер что-то нервничает, и я спрашиваю себя, не пора ли ей подыскать работу, требующую большего расхода энергии? Если подвернётся что-нибудь подходящее, я посоветую ей перейти. Узнайте, пожалуйста, у Вашей матушки, не помешаю ли я, если приеду провести у вас конец последней недели этого месяца? Она была так любезна, что просила предупреждать её всякий раз, когда я объезжаю свой избирательный округ. На днях я вторично побывал на "Кавалькаде". Вещь хорошая, но мне не хватало там Вас. Не могу даже выразить, как мне Вас не хватает!

Искренне Ваш

Ему не хватает её! Эти тоскливые слова вызвали тёплый, хотя и слабый отклик в душе Динни, но мысли её тут же обратились к Клер. Нервничает? А разве можно быть спокойной в её ненормальном положении? После суда она ни разу не была в Кондафорде. Динни находила это вполне естественным. Пусть люди говорят, что им нет дела до мнения окружающих, – это неправда, особенно в тех случаях, когда человек, подобно Клер, вырос здесь и принадлежит к местной аристократии. "Не знаю, чего я для неё хочу, грустно подумала девушка. – И так даже лучше: наступит день, когда она сама наконец поймёт, что ей нужно!" Как хорошо понимать, что тебе нужно! Она перечитала письмо Дорнфорда и вдруг впервые захотела разобраться в своих чувствах. Намерена она или нет выйти замуж? Если да, то почему не за Юстейса Дорнфорда? Он ей нравится, она им восхищается, с ним есть о чём поговорить. А её… прошлое? Можно ли всерьёз отнести к ней это слово? Да. Её прошлое, задушенное при рождении, – это самое глубокое из того, что ей суждено пережить! "Пора уже и тебе снова выйти на поле боя". Неприятно выглядеть дезертиром в глазах собственной матери! Но это не дезертирство. На щеках Динни выступили алые пятна. Она испытывала нечто никому не понятное – боязнь изменить тому, кому отдалась всей душой, не успев отдаться телом; боязнь изменить полному отречению от самой себя, которое, – она знала это, – никогда не повторится.

"Я не люблю Юстейса, – думала она. – Он знает это, знает, что я не способна притворяться. Если он согласен взять меня на таких условиях, то как я должна поступить? Как я могу поступить?" Она вышла в старый защищённый тисами цветник, где распускались первые розы, и долго ходила взад и вперёд, нюхая то одну, то другую, а за нею недовольно брёл спаниель Фош, не питавший к цветам особой склонности.

"Что бы я ни решила, – подумала Динни, – решать надо немедленно. Я не имею права мучить его неизвестностью".

Она постояла у солнечных часов, где тень отставала на час от верного времени, и взглянула на солнце, взиравшее с высоты на фруктовые деревья и тисовую изгородь. Если она выйдет за Дорнфорда, появятся дети, – без них брак немыслим. Она ясно представляла себе (или думала, что представляет) роль половой близости в супружестве. Её беспокоило другое: как это отразится на её и его духовной жизни. Девушка беспокойно переходила от куста к кусту, изредка раздавливая тлю обтянутыми перчаткой пальцами. А в сторонке сидел спаниель Фош и с тоской поедал траву.

В тот же вечер Динни написала Дорнфорду. Её мать будет счастлива, если он проведёт у них конец недели. Отец вполне разделяет его точку зрения на сельское хозяйство, но сомневается, разделяет ли её кто-нибудь ещё, кроме Майкла, который однажды вечером в Лондоне, внимательно выслушав генерала, сказал "Да. Требуется одно – руководство, а откуда оно возьмётся?" Сама она надеется, что к моменту приезда в Кондафорд Дорнфорд уже сможет сообщить ей, кто уплатил издержки. Смотреть «Кавалькаду» вторично было, наверно, страшно интересно. Знаком ли ему цветок, который, если она правильно запомнила, называется "меконопсис", исключительно красивая разновидность мака? Родина его Гималаи, поэтому он приживётся на Кемпден-хилл, где климат, кажется, такой же, как там. Если бы Дорнфорд убедил Клер приехать с ним, он вселил бы ликование в сердце местных жителей. На этот раз она подписала письмо "Всегда ваша…" и оттенок оказался настолько тонким, что она сама не уловила его.

Предупредив мать о приезде Дорнфорда, девушка прибавила:

– Постараюсь залучить сюда Клер. Как ты считаешь, мама, не пригласить ли нам и Майкла с Флёр? Мы же так долго пользовались их гостеприимством.

Леди Черрел вздохнула.

– У каждого свой образ жизни. Но, разумеется, пригласи, дорогая.

– Они будут разговаривать о теннисе, а это и приятно и полезно.

Леди Черрел взглянула на дочь, голос которой чем-то напомнил ей прежнюю Динни.

Затем, узнав, что приедут и Клер и Майкл с Флёр, девушка стала подумывать, не пригласить ли ей также Тони Крума. В конце концов она оставила эту мысль, но с огорчением, потому что питала к нему товарищеские чувства человека, побывавшего в одинаковой передряге.

Она растроганно наблюдала за тем, как её родители пытаются замаскировать своё волнение. Дорнфорд приезжает в свой избирательный округ? Давно пора! Жаль, что у него нет здесь своего собственного пристанища: депутат должен постоянно поддерживать контакт с избирателями.

Видимо, он прибудет на машине и захватит с собой Клер; если нет, за ней заедут Флёр и Майкл. Но в каждой из этих фраз Динни угадывала тревогу о Клер и о ней самой.

Первый автомобиль подкатил к дому как раз в тот момент, когда она расставила последние цветы в последней спальне. Динни спустилась в холл и встретила там Дорнфорда.

– У вашего дома есть душа, Динни. То ли она живёт в голубях на черепичной кровле, то ли сказывается во всём его местоположении, только её чувствуешь сразу же.

Она обменялась с ним рукопожатием более долгим, чем собиралась.

– Он ведь уже врос в землю. Да и пахнет тут совсем особенно – старым сеном, цветущей вербеной и, наверно, подгнившими оконными рамами.

– Вы превосходно выглядите, Динни.

– Кажется, да, благодарю вас. В Уимблдоне вы, конечно, побывать не успели?

– Нет. Но Клер хотела поехать посмотреть. Оттуда она явится прямо сюда вместе с Монтами.

– Что вы хотели сказать, написав, что она нервничает?

– Насколько я знаю Клер, она любит быть в самой гуще событий, а сейчас она не у дел.

Динни кивнула.

– Вы ничего не слышали от неё насчёт Тони Крума?

– Слышал. Она рассмеялась и сказала, что он выронил её, как горячую картофелину.

Динни приняла у Дорнфорда шляпу и повесила её.

– А насчёт уплаты издержек? – спросила она, не оборачиваясь.

– Я специально ездил к Форсайту, но так ничего и не выпытал.

– Вот как?.. Вы сначала вымоетесь или прямо подниметесь к себе? Обед в четверть девятого. Сейчас половина восьмого.

– С вашего разрешения, пройду прямо наверх.

– Теперь у вас будет другая комната. Я вас провожу.

Она дошла с ним до маленькой лестницы, ведущей в "комнату священника":

– Вот здесь ваша ванная. А теперь прямо наверх.