Печать василиска - Татьяна Корсакова

– Зачем? – Боль от водки почти прошла, трансформировалась в успокаивающее тепло.

– Затем, что я сначала и в самом деле думал, что вы просто так... забавляетесь.

– Подсматривал?..

– Не подсматривал, просто мимо проходил.

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Хорошо, что не прошел мимо.

– Пройдешь тут, когда прекрасную даму негодяи всякие обижают.

– Про прекрасных дам – это, наверное, в твоих умных книжках написано?

А лицо у него красивое. Нет, не такое идеально-красивое, как у Егора, по-другому. Скулы высокие, азиатские. Сизая щетина на щеках и подбородке, наверное, колючая, если рукой провести. И брови вразлет, черные, как и ресницы. А волосы светлые, выгоревшие на солнце, давно не стриженные, взъерошенные. Что же она раньше-то ничего не видела? Панаму видела, жилетку, рубашечки пионерские, очочки безобразные видела, а лица не видела. Хорошо маскировался, умело. Сказочник-фольклорист-ботаник...

– В умных книжках много чего интересного написано, – Гришаев перевел взгляд с Алиного лица на полотенце. Белая махровая ткань пропиталась кровью, пошла некрасивыми разводами. А ведь руку он с живота так до сих пор и не убрал. – Болит еще?

– Нет, – Аля тряхнула головой, отодвинулась подальше от руки и от полотенца. Хотела было прикрыть живот покрывалом, но передумала – жалко портить хорошую вещь, хватит, что полотенце испортила.

– Я тебе свою рубашку дам. Хочешь? – Гришаев все правильно понял. – Не бойся, она чистая, даже ни разу не надеванная. Ну так что, дать?

– Дай, – в рубашке оно, конечно, удобнее, – если не жалко.

– А чего жалеть? – Гришаев встал, кроватные пружины тихо скрипнули. – У меня такого добра целый запас. Тебе какую, розовую или голубую? – он извлек из дорожной сумки разноцветную стопу.

– Мне любую. Спасибо.

– Тогда голубую, она тебе как раз под цвет глаз. У тебя глаза красивые. Знаешь?

Красивые? Глаза как глаза, самые обыкновенные, серо-зеленые, невыразительные, не то что у товарища Федора или вот даже у самого Гришаева.

– Я в ванную. Можно?

– Иди. Полотенце там на вешалке чистое. Марья Карповна как раз сегодня поменяла. И рубашку не забудь, – он сунул ей в руки голубой сверток.

Оказывается, она замерзла, оказывается, у нее зуб на зуб не попадает, то ли от холода, то ли от пережитого. А роза у Тимура не получилась, плохой из него художник, никудышный. От воспоминаний о муже холод опять вернулся, даже горячая вода не помогала. Что же ей теперь делать? Как же ей теперь дальше-то жить? Гришаев – он, конечно, защитник и рыцарь в сияющих доспехах, но надолго ли?.. Ладно, этой ночью ей бояться нечего, а дальше...

Гришаевская рубашка была длинной, доходила до колен и пахла на удивление вкусно, не дешевым «Тройным одеколоном», как она себе нафантазировала, а чем-то сдержанно-дорогим. Еще один парадокс.

– Ну, успокоилась? – он сидел на кровати, взъерошенный, без очков больше похожий не на ученого мужа, а на мальчишку.

– Почти, – в подтверждение своих слов она кивнула, аккуратно расправила завернувшийся подол рубашки.

– Я же говорил, что тебе пойдет, – он тоже кивнул, спрыгнул с кровати, протянул Але ту самую початую бутылку. – Пей!

– Зачем? – она отступила на шаг.

– Чтобы напиться. Зачем же еще? Пей, иногда водка с успехом заменяет успокоительные.

– Я спокойна.

– Я вижу. Пей!

Водка была горькой, и обжигающей, и вышибающей слезу. Водка в самом деле помогла. Тиски страха не разжались окончательно, но хотя бы ослабли. Теперь можно было дышать полной грудью, смотреть в глаза Гришаеву и даже не бояться задушевных разговоров.

Задушевные разговоры начались после третьей рюмки. Под натиском водки холод отступил, уступая место настороженной расслабленности.

– За что он тебя? – Гришаев не стал ходить вокруг да около. Гришаев хотел знать, во что ввязался.

– Не знаю.

– И давно у вас так?

– Давно. Раньше было не так плохо, – Аля поежилась. – Раньше он без ножа... только руками и плеткой.

– Значит, плеткой? – По его лицу было не понять, о чем он думает, жалеет ее или осуждает за бесхребетность и неспособность дать отпор. Рассказать ему, что она пыталась, даже нож взяла?.. Нет, не стоит. Нож – это слишком личное, почти такое же личное, как роза на ее животе. Роза, точно почувствовав ее внимание, полыхнула болью, Аля поморщилась.

– Болит? – Гришаев смотрел куда-то поверх ее головы и спрашивал скорее из вежливости. Фольклористы – они ведь вежливые, у них работа такая.

– Не болит. Почти.

– А чего не разведешься? Если он такая скотина, бросила бы его, и все дела.

– Я уже пробовала бросить.

– И что?

– Нашел. – Захотелось задрать рубашку и показать Гришаеву шрамы, старые и еще совсем свежие, и следы от сигаретных ожогов тоже показать. Не нужно все это, он и так уже видел розу.

– И сегодня тоже нашел, – он не спрашивал, он утверждал.

– Может, мне еще раз попробовать? – она тоже не спрашивала. Или спрашивала, но не у него, а у себя. – Если уехать прямо сейчас...

– Ничего не выйдет, – Гришаев покачал головой.

– Почему? – Ей вдруг стало обидно. Что же он так категоричен? Почему уверен, что она слабая и беспомощная?

– Пока не закончится следствие, никто отсюда не уедет, – Гришаев подсел поближе, поскреб бицепс. – Слышала, что следователь сказал?

– А если наплевать на следователя?

– Алевтина, ты еще не в курсе, но твоего деда убили, – Гришаев нахмурился. – В его крови нашли остатки яда. Сложного яда, курареподобного.

– Какого? – спросила она растерянно.

– Курареподобного. Есть такие яды, парализующие гладкую мускулатуру, вызывающие остановку дыхания и мучительную смерть. Вот таким твоего деда и убили. Его бы ни за что не нашли, если бы здешним криминалистам из области недавно не подбросили крутейший набор реактивов. Вот они на радостях и оторвались, проверили все, что только можно. И нашли...

– А Василиск? – У нее в крови, наверное, тоже этот загадочный яд, потому что дышать сразу стало тяжело и мучительно.

– Ты что, маленькая? – Гришаев неодобрительно покачал головой. – До сих пор веришь в сказки? Нет никакого Василиска.

– А кто есть? – спросила она шепотом.

– Человек есть, вот кто. Человек, которому выгодно, чтобы твой дед побыстрее отправился на тот свет. Как думаешь, кому это выгодно?

Она не знала кому. То есть предполагала, но предположение это ей очень не нравилось. Все немалое наследство досталось одному-единственному человеку – товарищу Федору, но представить, что он хладнокровный убийца, разбирающийся в экзотических ядах, никак не получалось. А больше никому не выгодно, кажется. Или выгодно? Она окончательно запуталась. А еще выпитая водка мешает думать, растекается по венам, кружит голову.