Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт

- Свой долг по отношению к отчизне я знаю и буду голосовать так, как подскажет мне совесть.

Тогда кастелян, восхваляя его государственный ум и патриотизм, стал намекать ему на какое-то вакантное кастелянство, которое король охотно преподнес бы столь заслуженному гражданину.

- Всякий стул для меня столько же значит, сколько сенаторское кресло, - пресек его красноречие депутат.

Они разошлись почти врагами. Не смущаясь, однако, неудачей, кастелян поехал попытать еще счастья у Краснодембского. Но и этот оказался не более податливым. Выслушав заманчивые доводы кастеляна, он подвел его к окну и, указывая на гренадера, стоявшего на часах у дома, выпалил ему без обиняков:

- Вам хочется поскорее стать его прислужником, а мне совсем не хочется.

После такого ответа кастелян поспешил ретироваться, кипя и фыркая от возмущения. Но встретил в сенях Зарембу, уходившего от Жуковского, и просветлел.

- Я был у больного товарища, - объяснил Север коротко, - а вы, дядя, прямо в сейм?

- Мне надо еще забежать домой. Садись со мной, - буркнул кастелян и только в экипаже дал волю бурному проявлению своей досады, указывая на недовольных как на источник всех общественных бед. - К счастью, - закончил он, когда уже выходил из экипажа, - большинство на стороне патриотов и людей, которые руководствуются в своих суждениях благоразумием, которые не позволяют взять над собою верх демагогам и сеймовым крикунам.

- Тем лучше для родины! - пробормотал Заремба, следуя за ним.

- Загляни к дамам. Я только отдам распоряжения Клоце, и мы сейчас поедем.

В гостиной немногочисленная, но избранная группа дам, с камергершей во главе, окружила тесным кольцом какого-то французика, который демонстрировал кукол, наряженных по последней моде и привезенных прямо из Парижа, тараторил без умолку, вытаскивая из коробок все новые и новые наряды, ленты, побрякушки, шляпы, шали, точно сотканные из паутины, и бросал все это на жадно протянутые руки дам.

Когда дамы несколько насытили свои взоры, неожиданно засыпал их дождем шелковых этернелей, дами, бараканов, шаршедронов, пике, камлотов и атласов, нагромождая их перед ослепленными глазами, точно облака, отливающие всеми цветами радуги.

Перед этими чудесами дамы онемели и, сладострастно погружая руки в шелка, упиваясь их шуршанием, красками и мягкостью, казалось, таяли от блаженства. Торговец-француз, как настоящий мастер своего дела, не давал им опомниться и, улучив минуту, сверкнул перед ними шкатулкой, наполненной до краев драгоценными каменьями. В гостиной поднялся гул благоговейного восторга.

- Прелестно! - восклицала одна со слезами на глазах.

- Великолепно! - всхлипнула чья-то душа, вступая в рай.

- Очаровательно! - слышались восторженные вздохи.

- Бесподобно! - пели млеющие голоса, полные опьянения.

- Не угодно ли, ваша светлость! - защебетал торговец-французик, с обезьяньим проворством нацепив на одну из них несколько ниток жемчуга.

- Не угодно ли, ваше сиятельство! - украсил он другую изумрудами.

- Прошу, пожалуйста, баронесса! - засунул он другой в прическу бриллианты.

- Прошу, пожалуйста, маркиза! - покрыл он перстнями изящные пальчики.

При этом он вскакивал и ломался, как паяц, кланялся, улыбался, расплывался в восторге перед каждой в отдельности, подставлял зеркало и вытаскивал все новые и новые драгоценности.

- Настоящий шабаш женского легкомыслия, - иронизировал, хохоча, сидевший у окна со своим казачком Кубусем камергер, когда Заремба подошел к нему.

- Каждый молится своему богу, - ответил Заремба, направляясь к кастелянше, поразительно, как всегда, бледной, словно белое зарево, окутанное крепом, сидевшей в стороне с блуждающей улыбкой на губах.

- Я просила Капостаса, он составил тебе гороскоп, - шепнула она, удерживая его руку.

- И вышло, что я погибну на войне или доживу до глубокой старости, пошутил он.

- Нет, - заколебалась она на минуту, - тебя как будто ждут долгие скитания...

"Может быть, по Сибири?" - вздрогнул Заремба.

- Посмотрим, чего стоят его пророчества, - ответил он и вышел, так как кастелян прислал за ним.

Поехали уже прямо в сейм.

Площадь перед замком была запружена воинскими частями. Гренадеры Цицианова обставили частыми кордонами выходы улиц, рвы, мост, берега Немана и даже двор замка. Чугунные жерла пушек были направлены на сейм и на город.

Генерал Раутенфельд, тот самый, что месяц тому назад сидел в полном вооружении в заседании сейма рядом с троном и штыками вымогал одобрения трактата с Россией, - в этот день тоже нес командование и, стоя в подъезде, окруженный офицерами, как хозяин дома, встречал гостей, приветствуя подъезжающих депутатов.

В просторном вестибюле сейма царило уже заметное оживление, стоял сдержанный гул голосов. Депутаты уже собрались почти в полном составе, ожидали только маршала-председателя и великого канцлера. Повестка дня с вопросами, подлежащими голосованию, переходила из рук в руки. Фракционеры, однако, несмотря на решающее большинство, какое они имели в сейме, держали себя как-то беспокойно. Передавали друг другу записочки, шептались, переглядывались многозначительными взглядами, значительно пожимали друг другу руки. Лобаржевский, из-за жаркого и необычайно сухого дня, утолял свою жажду пивом за столом, где подавались холодные блюда, и, как явный вождь этой компании, то и дело отдавал распоряжения, проверял список присутствующих и рассылал гайдуков за опоздавшими.

Двери в палату сейма и в кабинеты канцелярии хлопали беспрестанно, все время туда входили и выходили. Иногда служитель в королевской ливрее отыскивал кого-то в толпе, иногда появлялись Фризе или аббат Гиджиоти и, пошептавшись с тем или другим, скрывались за дверью, ведущей в королевские покои. Иногда бурная волна криков и топанье ног доносились с хоров, заполненных до отказа, несмотря на военный кордон и чинимые публике препятствия.

Точно ураган ударял то и дело в стены и проносился по вестибюлю; и вдруг смолкал шепот, и кругом сверкали тревожные взгляды. Тщетно бежал туда Рох, старший служитель замка, тщетно просили соблюдать тишину градские стражники, - хоры все чаще и чаще давали о себе знать нетерпеливыми криками ожидания, которое, впрочем, и для всех уже становилось мучительным. Даже солдаты, несшие караул внутри здания с ружьями без штыков и боевых патронов, не могли устоять спокойно, - то и дело слышалось то тут, то там звяканье прикладов часовых о каменный пол.

Только у оппозиционеров лица были спокойные. Правда, спокойствие это было только внешним, так как в глубине души все они были удручены заботой об исходе сражения, которое им предстояло сейчас начать, и заведомое поражение охватывало их невыразимой скорбью. Что бы, однако, ни должно было случиться, они вступали в бой с подобающим мужеством и стоической решимостью. Кимбар гордо и вызывающе окидывал орлиным взором поле сражения; Скаржинский стоял, погруженный в раздумье; Микорский что-то спешно отмечал у себя в записной книжке; Краснодембский, не выпуская трубки изо рта, окутывал себя клубами дыма; у Шидловского же, Цемневского, Карского, Зелинского, Гославского, Плихты и у остальных лица были непроницаемы и полны гордого равнодушия.

Был также кое-кто из участников замышляемого переворота: Дзялынский, высокий, стройный, с бледным аскетическим лицом, одетый в черный, словно траурный кунтуш, смотрел через окно во двор на сверкающие штыки гренадер; Ясинский ровным, мерным шагом расхаживал взад и вперед; Качановский с Лобаржевским пили как закадычные друзья-приятели; Заремба сидел где-то в углу с Жуковским, чей иконописный лик привлекал взоры своей бледностью и пылающими глазами.

Было также много важных персон, пришедших в сейм, как в театр, - для забавы, бездельников, гоняющихся за новостями. Оказался здесь и Воина, что очень удивило Зарембу. Но как раз в этот момент, под бой барабанов и среди ружей на караул, вошли главари сейма, которых ожидали с таким нетерпением.

Заремба проник на хоры, нашел там место рядом с подкоморшей.

- Я предвижу, что сегодня будет скандал за скандалом, - шепнула она ему. - Господи, я совсем растаю! - простонала она, еле дыша от духоты и пудря лицо, по которому стекали струйки пота.

Негритенок не переставал обмахивать ее веером, но это мало помогало, так как жара стояла невыносимая. Солнце, несмотря на пятый час, лило сквозь окна потоки жгучего света и зноя. И в этой духоте и невероятной толкотне поминутно раздавались крикливые протесты тех, кого толкали, и споры из-за мест. Двух дам, упавших в обморок, вынесли под градом насмешливых шуток простонародья, которое было возбуждено духотой и долгим ожиданием и пользовалось всяким случаем, чтобы отвести душу, то встречая бурными аплодисментами наиболее известных оппозиционеров, то, напротив, враждебным ропотом и бранными прозвищами ненавистных приспешников Сиверса.