Легендарные фаворитки. «Ночные королевы» Европы - Сергей Нечаев

В этом деле мадам дю Барри выступила свидетельницей по просьбе Жанны де ля Мотт, и впоследствии это ей вышло боком: ожерелье было переправлено в Лондон, и ее обвинили в содействии в передаче средств скрывавшимся там монархистам-контрреволюционерам.

Трагический конец мадам дю Барри

В 1789 году мадам дю Барри, желая показаться верноподданной пошатнувшейся монархии, написала Марии-Антуанетте письмо с предложением помощи. Королева ответила ей благодарной запиской, и это был последний случай, когда две женщины, вскоре павшие жертвами одной и той же революции, вступали в контакт.

Революции всегда заканчиваются кровопролитием, а так называемые «Великие» революции — великим кровопролитием. В январе 1793 года был казнен отрекшийся от власти король Людовик XVI, в октябре того же года трибунал вынес смертный приговор Марии-Антуанетте, а 8 декабря все того же года по указанию Конвента была арестована и мадам дю Барри, которую обвинили в нанесении вреда Франции. Ей инкриминировали организацию заговора против Французской республики и оказание помощи в поставках оружия противнику на территории страны: якобы она передавала монархистам значительные денежные суммы во время действительно имевших место поездок в Англию.

Результатом этого могла быть лишь гильотина.

А пока ее бросили в тюрьму Консьержери. Удивительно, но там она оказалась в той же камере, где незадолго до этого находилась ее недавний заклятый враг Мария-Антуанетта. На жалком подобии суда прокурор Фукье-Тинвилль назвал мадам дю Барри Мессалиной, преступницей, заговорщицей против свободы и суверенитета народа…

Одни свидетели казни мадам дю Барри говорят, что на эшафоте она ползала на коленях перед палачом, умоляя о пощаде, а палач потчевал ее пинками и подзатыльниками, побуждая склонить голову под нож гильотины, грубо повторяя:

— А ну, давай, давай, каналья!

Утверждают, что ее отчаянные крики (мадам дю Барри была, по словам современников, одной из тех немногих жертв, отчаяние которых разразилось бесполезными мольбами и инстинктивным сопротивлением) глубоко потрясли восприимчивую толпу, ударили ее, так сказать, по нервам. И многие в этот момент поняли, что смерть на гильотине в действительности едва ли столь легка и «приятна», как это готовы были утверждать ее сторонники.

В последний момент она якобы испустила, подобно Людовику XVI, такой ужасный стон, что это спровоцировало появление в одной из газет заметки с заголовком: «Она жила в разврате и умерла без мужества».

Другие свидетели казни уважительно упоминают последние слова мадам дю Барри на эшафоте:

— Извините, господин палач, еще одну минуточку…

В первую версию, вне зависимости от того, как Жанна на самом деле вела себя перед смертью, верить не хочется. Слишком уж это все противно и страшно. У мемуаристов (а они все без исключения субъективны) всегда на уме публицистический пафос и то, как будут выглядеть в глазах потомков они сами, а перед Жанной дю Барри был настоящий эшафот и настоящий палач, и ей явно было не до подобных глупостей.

Как бы то ни было, трудно придумать лучшую формулировку итогов короткой жизни великой и несчастной мадам дю Барри, чем та, которую сделал историк Ги Шоссинан-Ногаре:

«Дю Барри стала последней королевской фавориткой, и когда голова скатилась с ее плеч, то показалось, что угасла последняя искра прежней, закончившейся навсегда эпохи. Она была самой непопулярной из королевских фавориток. Парадоксально, что ее попрекали именно профессионализмом, который как раз и даровал ей эту должность. Ее политическая роль ограничилась тем, что она навлекла немилость на Шуазеля и поддерживала триумвират. Это последнее в какой-то мере носило позитивный характер, так как Мопу провел полезную и своевременную, крайне необходимую монархическую реформу. Но история пошла другим путем, разрушив все опоры монархии. Мадам дю Барри воспользовалась представившейся ей возможностью. Отчасти ее оправдывает, помимо склонностей короля, сам монархический режим, гнусное дряхление которого она символизировала. Можно только удивляться, что этот режим смог предпринять значительные усилия, чтобы обновить и оживить свою изношенную структуру. Он словно весь вышел в распутство, а учитывая его дряхлость, казалось, что ниже он просто опуститься не может. Но вскоре презрительное отношение перешло со скандальной фаворитки на невинную королеву, и это поразило монархию в самое сердце. Она окончательно утратила свою репутацию. Морализация двора, откуда был изгнан адюльтер, привела к неожиданным результатам: на легитимную королевскую супругу пали те самые ненависть и презрение, которые в счастливые времена бигамии полагались фавориткам».

Глава седьмая

Вирджиния ди Кастильоне

Но какова была эта загадочная миссия, которую должна была выполнить маленькая графиня ди Кастильоне? Это просто: ей нужно было проскользнуть в императорское ложе Наполеона III.

Прекрасная флорентийка

Вирджиния Ольдоини родилась во Флоренции 23 марта 1837 года. Ее семья была одной из самых аристократических семей в городе и владела большими земельными участками в Тоскане. Ее отец, Франческо Ольдоини, выполнял важные дипломатические функции и почти не бывал дома, а в это время ее мать, маркиза Изабелла, вела бурную светскую жизнь, посещая балы, театры, всевозможные выставки и не отказывая себе в галантных приключениях. Сплетники шептались у нее за спиной и даже выдвигали предположения, что сеньор Франческо вполне мог и не быть отцом маленькой Вирджинии.

В детстве Вирджиния была странным ребенком. В том возрасте, когда девочки обычно еще играют в куклы, за будущей графиней, красота которой уже тогда поражала мужчин, ухаживали как за взрослой женщиной. Прекрасно понимая, какой огонь вспыхивает в сердцах ее поклонников, она, по словам очевидцев, говорила, презрительно улыбаясь и сощурив зеленые глазки:

— Потерпите немного… Скоро я вырасту…

И многие едва удерживались, чтобы не крикнуть:

— Быстрее! Быстрее!

Ее воспитанием занимался дедушка по материнской линии, известный адвокат. С ним она быстро научилась говорить по-английски и по-французски. Но девушке гораздо больше, чем учиться, нравилось читать любовные романы, возбуждавшие в ней совершенно сумасшедшие амбиции.

В пятнадцать лет, по словам ее биографа Поль Лежён, «эта брюнетка со светлыми глазами уже выглядела настоящей цветущей женщиной», а по меткому замечанию Ги Бретона, «она была так хороша, что тем, кто имел предрасположенность к апоплексическим ударам, противопоказано было смотреть на нее».