Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1) - Октавиан Стампас

- Вы говорите, ваш друг всегда сомневался в существовании души? перебил меня жонглер Гийом.- А ведь я помню, как в тот вечер в Кельне мы тоже спорили с ним о душе. Он, кажется, был такой сухощавый, жилистый? Да-да, он тогда спросил меня, видел ли я когда-нибудь сумасшедших, и тотчас же задал вопрос, как я считаю, где у сумасшедших душа. Он еще так быстро напился тогда и упал под стол, и все ужасно смеялись над ним. Вы знаете, граф, мне кажется, вы оттого увидели его душу, что она хотела показать вам, что она есть и восходит на небеса, к небесному престолу Вседержителя. А ведь это отличный сюжет для маленькой баллады. Ну, что же было дальше? Вы встретились с Евпраксией?

- Да,- ответил я, чувствуя, как душа моя озаряется вспышкой воспоминания о той долгожданной встрече. - Весь север Италии был охвачен войной, войска императора, карая непокорных подданных, захватывали один город за другим, антипапа Климент занял Рим, и папа Урбан вынужден был бежать на юг Италии, во владения норманнов. В Каноссе приготовились к обороне, старательно запасались провиантом, а мы с Евпраксией ни о чем ином не могли думать, кроме как о том, чтобы поскорее уединиться и подольше пробыть друг с другом вдвоем. Нам никто не был нужен, как некогда очень нужны были окружающие, дабы отвлекаться от мыслей о грехе. Последовавшие осень и зима были наполнены любовью, страданиями, тревогами. Любовь, озарявшая нашу жизнь, приносила как небывалое наслаждение, так и душевные муки, поскольку после первой же исповеди нам запрещено было причащаться Святых Тайн. Я переживал из-за этого, но не так сильно, как Евпраксия, которая время от времени порывалась оставить Каноссу, ехать к Генриху, пасть пред ним и стерпеть все муки и казни, которые он ей назначит, ибо, как она твердила в подобные минуты, это ее крест и судьба, от которых нельзя спастись, не погубив душу. Я уверял ее в противоположном, говоря, что если она отправится к Генриху, то рискует подвергнуть себя самым гнусным надругательствам и быть использованной в черных мессах, и коль уж она хочет пойти на это добровольно, то разве ж это не страшный грех? Сей довод убеждал ее, какое-то время она забывалась и могла быть счастлива беззаботно, как только может беззаботно отдаваться счастью молодая женщина в возрасте двадцати лет. Но то ли так сильны догматы православной русской веры, то ли сама Евпраксия настолько склонна к постоянному стремлению к чистоте и помыслам о спасении души, однако, она не могла жить спокойно и забыть о том, что повенчана с Генрихом и пред лицом церкви остается его супругой. Всюду мерещились ей знаки, говорившие ей о том, что она грешна, что живя со мной, она блудодействует. Мы любили друг друга самозабвенно, каждый уголок ее души и тела представлял для меня сокровищницу, из которой можно было черпать бесконечные наслаждения, и думаю, она относилась ко мне примерно так же. Когда она смотрела мне в глаза любящим взором, мне становилось так блаженно, что я чувствовал, как тело мое тает, подобно воску, и уже можно не жить дальше а умереть тотчас же. Казалось, более райской минуты не будет в жизни, но такими минутами бывали наполнены все дни нашей жизни в Каноссе. Жизни в ожидании смерти.

Я замолчал, не в силах больше говорить, поскольку воспоминания затопили мою душу таким горячим потоком, что я находился на грани экстаза. Мой собеседник понял, что со мною происходит, и молча, терпеливо дожидался, когда я смогу продолжить свой рассказ. Не знаю, сколько прошло времени. Предо мною мелькали милые тени прошлого, нежные поцелуи моей возлюбленной, как легкие птички, перелетали с места на место, глубина ее глаз, глубина всей ее сущности поглатывала меня, во мне явственно проснулось то желание, которое преследовало меня постоянно, когда мы были вместе - желание хоть как-то зайти за грань доступной нам близости, залезть внутрь моей возлюбленной, поцеловать всю ее изнутри - сердце, так ласково стучащее, легкие, так страстно и нежно дышащие, все ее внутренние органы, обеспечивающие жизнедеятельность любимого организма. Однажды Евпраксия призналась мне, что и у нее часто возникает такое же желание. Тотчас она испуганно сказала, что это, должно быть, страшный грех, я возразил ей словами Еврипида: "Все, что естественно, не безобразно и не греховно". С этим она не могла согласиться, утверждая, что дьявол обычно является людям под видом проявления натуры, и нужно различать, где это проявление божественной природы, а где - дьявольской. "Наша любовь - от Бога,- сказал я тогда,- и в этом у меня нет ни малейшего сомнения. Я полюбил тебя с первого взгляда, когда увидел на берегу Рейна в то утро перед свадьбой, а может быть, еще раньше. Может быть, я любил тебя с той самой минуты, как Бог создал Адама и Еву". Она рассмеялась, потом задумалась, и сказала, что наверное тоже любила меня начиная с той самой минуты. "Кто же тогда Генрих? - спросила она.- Неужели змей-искуситель? В таком случае, почему мы не потеряли рай, а обрели его здесь, под крылышком у нашей милой Матильды?" Как же волшебно она при этом смотрела на меня, и как жадно я набросился...

Внутри у меня родился невыносимый стон, еще немного, и я потерял бы сознание от остроты воспоминания и неодолимого желания немедленно видеть, обнимать, прижимать к себе и любить мою Евпраксию. Не представляю, как я смог бы рассказывать дальше. Мне нужно было или мертвецки напиться или идти в сражение.

В эту минуту в дверях комнатки появилось взволнованное лицо Аттилы, которое оповестило:

- Господа дорогие! Не знаю, с чего начать. Вот незадача!

- Начни с чего-нибудь, Аттила, да поскорее! Что там еще произошло? вскочил я на ноги, чувствуя беду, а вместе с ней облегчение - что бы ни было, любая беда обещала освободить меня из плена невыносимых и сладостных воспоминаний.

- Во-первых,- ответил Аттила,- начинается буря. А во-вторых, на корабле бунт. Какие-то люди хотят захватить его и плыть совершенно в ином направлении.

- Что??? - в один голос вскрикнули я и мой собеседник.

Выхватив из ножен Канорус, я выбежал и тотчас же увидел дерущихся: людей.

Глава II

БИТВУ НА КОРАБЛЕ ВЕНЧАЕТ СТРАШНАЯ БУРЯ

Ужас положения заключался в том, прежде всего, что непонятно было, кто с кем и за что сражается. Немного легче стало, когда какой-то дюжий молодец с черною бородой и довольно злобным выражением лица весьма недружелюбно набросился прямо на меня, желая, как видно, пресечь мою молодую жизнь и заставить меня расстаться с миром на полпути к дому и Евпраксии. К этому заключению я пришел, отразив подряд несколько тяжких ударов, которые он взялся наносить по мне, целя разрубить мне голову. Отразив его удары, я и сам тогда уж бросился в атаку, используя покамест лишь некоторые из приемов, которым я обучился за годы своих странствий по свету. Таким образом, пуская в ход не сразу все свои навыки, ты получаешь представление о том, с какого сорта противником имеешь дело, ибо, как показывает опыт, чаще всего люди, объединенные каким-то одним знаменем или устремлением, волей-неволей перенимают друг у друга умение биться и заряжаются неким единым уровнем боевого мастерства. В данном случае уровень оказался весьма средним, ибо стоило мне применить всего лишь пару или тройку особых приемов, как лезвие Каноруса почти неожиданно для меня погрузилось в человеческую плоть, затрещали кости, и мой противник с обиженным воем рухнул, истекая фонтанами крови.