Череп под кожей - Филлис Джеймс

Таким образом, подумала Корделия, она пыталась тактично выведать, не попала ли под подозрение сама ее нанимательница.

Корделия давала указания медленно, и мисс Модсли явно пыталась успокоиться и слушать внимательно.

– Полиция обязательно проверит меня и агентство. Процедура мне неизвестна. Кто бы ни позвонил из уголовного розыска Дорсета или из лондонской полиции, сделайте все, о чем они попросят. Только не беспокойтесь. Просто отвечайте на вопросы.

– О, дорогая, да, думаю, так мы и должны поступить. Но все это просто ужасно. Я должна им все показать? А если они попросят счета? Я составила баланс по мелким суммам в пятницу днем, но, боюсь, он не сошелся с точностью до ста процентов. Мистер Морган, восхитительный человек, приехал и перевесил вывеску… Он сказал, счет подождет до вашего возвращения, но я отправила Бивиса за печеньем, чтобы подать что-то к кофе. А Бивис забыл, сколько оно стоило, и мы выбросили упаковку, на которой была указана цена.

– Скорее они будут спрашивать о визите сэра Джорджа Ральстона. Думаю, полицию вряд ли заинтересуют наши мелкие расходы. Пусть смотрят что угодно, кроме, разумеется, дел клиентов. Там содержится конфиденциальная информация. И, мисс Модсли, скажите Бивису, чтобы не пытался умничать.

Уже спокойнее мисс Модсли пообещала, что так и поступит. Очевидно, она старалась внушить Корделии, что на нее можно положиться, что бы ни случилось утром в понедельник. Корделия задумалась, что хуже: притворство Бивиса или возмущенные протесты мисс Модсли, утверждающей, что ни при каких обстоятельствах дражайшая мисс Грей не способна на убийство. Вероятно, Бивис перепугается перед лицом представителей власти, и это помешает ему проявить его актерский талант в худшем качестве, если только по несчастливой случайности он недавно не посмотрел одну из документальных передач, изобличающих коррумпированность, жестокость и расовую дискриминацию в полиции. В таком случае возможно все. По крайней мере в одном она была уверена: кого бы ни отправили в офис на Кингли-стрит, это будет не Адам Дэлглиш. Учитывая, какую высокую и загадочную должность в полицейской иерархии он теперь занимал, подобное задание представлялось немыслимым. Она задалась вопросом, известно ли ему уже о преступлении и о том, что она имеет к произошедшему непосредственное отношение.

Корделия никак не могла настроиться на столь необычное воскресное утро. Накладывая себе яичницы за завтраком, Эмброуз вдруг остановился, его ложка застыла.

– Боже мой, я забыл отменить приезд отца Хэнкока! Уже слишком поздно. Олдфилд уехал за ним. – Он повернулся и объяснил: – Это пожилой англиканский священник, который поселился в Спимуте. Обычно я приглашаю его провести воскресную утреннюю службу для гостей. Похоже, иногда люди ощущают необходимость в таких богослужениях. Кларисса любила, когда он приезжал на выходные. Он ее забавлял.

– Кларисса! – Айво разразился смехом, и все его высохшее тело затряслось. – Наверное, он приедет одновременно с полицейскими. И как мы объясним Грогану, что не сможем беседовать с ним в течение часа или около того в связи с церковной службой? Прямо дождаться не могу, чтобы взглянуть на его лицо, когда он это услышит! Эмброуз, признайтесь, что вы не отменили его визит намеренно.

– Нет, уверяю вас. Это совершенно вылетело у меня из головы.

Роума произнесла:

– Возможно, он и не приедет. Ведь он уже слышал об убийстве. Новости разлетелись по всему Спимуту, и он догадается, что вам сейчас не до него.

– Вы не поверите: если бы даже тут произошло массовое убийство и в живых остались только мы двое, он не отказался бы от поездки. Ему почти девяносто лет, и у него свои личные взгляды на жизнь. Кроме того, ему нравится тут обедать и пить херес. Стоит напомнить об этом Мунтеру.

Эмброуз ушел, улыбаясь своей загадочной самодовольной улыбкой.

– Интересно, надо ли переодеть брюки… – произнесла Корделия.

У Айво вдруг появился аппетит. Он взял ложкой большую порцию яичницы.

– Думаю, это совсем не обязательно. Вряд ли вы захватили с собой перчатки и молитвенник. Ничего страшного! Даже если прочий реквизит отсутствует, мы сможем отправиться в церковь, облачившись в подходящие викторианские костюмы. Интересно, займут ли Мунтеры с Олдфилдом места для прислуги. И о чем вообще собирается читать проповедь старик?

Эмброуз вернулся.

– Что ж, это решено. Мунтер ничего не забыл. Вы все пойдете, или среди нас есть те, кто возражает против этой затеи?

– Я не одобряю эту мысль, – сказала Роума. – Но все-таки приду, если наша цель – позлить Грогана. Мы же не будем петь, правда?

– А как же? Гимн «Тебя, Бога, хвалим», респонсории… И еще один церковный гимн. Кто хочет его выбрать?

Желающих не нашлось.

– Тогда я предлагаю «Неисповедимы пути Господни». Мы встречаем «Шируотер» в десять сорок.

Так развивалось это восхитительное утро. Катер причалил через пять минут, и Эмброуз встретил хрупкого человека в плаще и биретте[33], который спрыгнул на берег с удивительной легкостью и радостно оглядел собравшихся влажными выцветшими голубыми глазами. Прежде чем Эмброуз успел представить его присутствующим, священник повернулся к нему и сказал:

– Я был очень опечален известием о гибели вашей жены.

Эмброуз мрачно произнес:

– Да, это было неожиданно. Но мы не были женаты, отец.

– Разве нет? Господи Боже! Простите меня, я и не догадывался. Она вроде бы утонула? Эти морские воды очень опасны.

– Не утонула, отец. Ее жестоко избили.

– Я думал, моя экономка сказала, что она утонула. Но, вероятно, я ее с кем-то спутал. Возможно, это было еще во времена войны. Давно, во всяком случае. Боюсь, моя память уже не та.

Полицейский катер, содрогаясь, подошел к пристани, и гости наблюдали, как Гроган, Бакли и еще два человека в штатском сходят на берег. Эмброуз официальным тоном заявил:

– Позвольте представить вам отца Хэнкока, который приехал провести утреннюю службу в соответствии с традициями английской церкви. Обычно она длится час пятнадцать минут. Вы с подчиненными, разумеется, тоже приглашены.

– Спасибо, но я не принадлежу к вашей церкви, – резко ответил Гроган. – А мои люди сами решают, какие службы посещать в свободное от работы время. Я был бы вам признателен, если бы вы вновь предоставили нам доступ ко всем помещениям замка.

– Конечно. Мунтер вам поможет. И, естественно, я сам буду в вашем распоряжении после обеда.

Церковь встретила их архаичными витражами и тишиной. Саймона убедили сесть за орган, остальные гости чинно потянулись к скамье на возвышении, которую изначально установили для Герберта Горринджа. Орган был старый и требовал настройки. Олдфилд уже стоял наготове. Отец Хэнкок появился в мантии, и служба началась. Эмброуз явно считал своих гостей сектантами, если не хуже, которым требовалось множество респонсориев, при этом Айво на протяжении всего действа оставался внимателен и демонстрировал знание особенностей литургии, что позволяло предположить: для него посещение церкви в воскресенье не в новинку. Саймон вполне умело управлялся с органом, хотя Олдфилд все же что-то упустил и в конце «Тебя, Бога, хвалим» из инструмента вырвался запоздалый шумный и диссонирующий звук. Роума, забыв о своем решении хранить молчание, пела глубоким контральто, чуть-чуть не попадая в ноты. Отец Хэнкок использовал Книгу общей молитвы 1662 года без сокращений и замен. Его паства провозгласила себя ордой несчастных грешников, которые слишком часто потакали собственным слабостям и прихотям и обещали исправиться нестройным, но решительным хором. В конце службы неожиданно прозвучала молитва о душах усопших, и Корделия почувствовала, как все разом затаили дыхание, а воздух в церкви на мгновение стал холоднее. Проповедь длилась пятнадцать минут и представляла собой устную диссертацию по учению апостола Павла об искуплении. Когда все встали, чтобы исполнить гимн, Айво прошептал Корделии:

– Вот и все, что требуется для проповеди. Достаточно сослаться на себя самого.

Перед обедом все собрались на террасе. Мунтер подал сухой охлажденный херес. Отец Хэнкок выпил три бокала без каких-либо последствий и оживленно обсудил с сэром Джорджем поведение птиц, а с Айво – литургическую реформу, о которой сам Айво, как ни удивительно, оказался прекрасно осведомлен. Никто не упоминал о Клариссе, и Корделии показалось, что впервые с момента убийства ее беспокойная душа затихла. На несколько блаженных мгновений она и сама перестала чувствовать, как бремя вины и страдания сжимает ее сердце. Оказалось, что в этот солнечный день можно вести невинные светские разговоры, что жизнь так же упорядоченна, определенна, прилична и разумна, как и великий англиканский компромисс, в котором они поучаствовали. Когда же они отведали запеченные говяжьи ребрышки и пирог из ревеня – традиционные и довольно тяжелые воскресные блюда, которые, как она подозревала, подали главным образом ради отца Хэнкока, – все испытали к нему благодарность. Приятно было слушать его слабый, но красивый голос, участвовать в обсуждении таких безобидных тем, как гнездование певчего дрозда, и наблюдать, как искренне старый священник восхищается едой и вином. Только Саймон, раскрасневшись, постоянно пил, поглощая красное вино, словно это была вода, и все время тянулся к графину трясущейся рукой. Зато отец Хэнкок после еды, которая ввела бы в оцепенение и более молодого человека, был весел и покинул их в столь же добром расположении духа, в котором прибыл четырьмя часами ранее.