Искушение винодела - Элизабет Нокс

— Нет. Все не так. Ей достаточно улыбнуться, как меня переполняет любовь.

— Хорошо.

Из праздничного костра выпала огромная головня, и гости закричали в страхе.

— Поль и Аньес уже ушли?

— Да, но за столом все еще произносят тосты. Барон Леттелье и дядя Антуан состязаются.

— Антуан всегда думает, будто может перепить любого.

Батист улыбнулся. Он машинально вытянул руку, когда отец, пошатываясь, встал из кресла — машинально, потому что и не думал поддерживать Собрана: этот совершенно точно пить умел, просто становился чуть более медлительным.

— И еще тост, — сказал старший винодел, подняв бокал и обращаясь к холмам вдалеке. — За наши тридцать лет.

После сбора урожая виноград с южного склона отжали отдельно — впервые с того года, как умер Мартин Жодо. Ягоды раздавили большими каменными прессами в винодельне шато Вюйи и оставили бродить на шесть дней, в течение которых двое старших сыновей Собрана приходили снимать с сока «шапку» всплывающих на поверхность шкурок и косточек. Через шесть дней вино разлили в две бочки, которые винодел и его хозяйка назвали «Ангел первый» и «Ангел второй». Имена за один сезон успели сократиться, благодаря другим заинтересованным лицам: графу Полю, барону и виночерпиям — просто до «ангелов».

1839

DELAYER[40]

В Париже Аньес родила Полю девочку, ее окрестили Ирис. Жена Батиста родила мальчика, которого нарекли Полем.

Аврора и Собран стали любовниками. Почти что случайно. Или же так: Аврора ничего такого не предвидела в ночь, когда они, как обычно, засиделись допоздна (засиживались они с Собраном, невзирая на то, где в это время пребывал Анри — в Париже ли, в шато Вюйи). Винодел и баронесса спорили по поводу недавно изданной книги «Наполеоновские идеи». У Авроры разболелись ноги, и она сняла туфли, а чтобы прервать особенно помпезную речь друга, положила ноги ему на колени. Собран резко умолк и взглянул на Аврору — та широко улыбнулась. В следующее мгновение мужчина и женщина оказались друг у друга в объятиях.

Вслед за этим пошли недели открытий, тепла, смеха, естественной близости, откровений, рассказов о тайнах, скрывавшихся до того в погребах личной жизни, бесед, во время которых оба лежали лицом к лицу на постели Собрана в арсенале и Аврора подкладывала ладонь под голову виноделу.

1840

PIQUE[41]

Прошли дни, когда их за глаза обвиняли или же напрямую просили быть осторожнее, милосерднее друг к другу. Они дружили, и он был волен приходить к ней в дом. Правда, на верхних этажах шато его никогда не видели.

Когда же Аврора отправилась к Собрану, она в ночном одеянии прошла через библиотеку, спустилась с террасы, обогнула дом через участок, засаженный кустами, фруктовый сад, огород, вышла на внутренний дворик у каретного сарая. Прислуги в доме было шестнадцать человек, и все ее видели, но решили как один: оба — и Собран, и Аврора — заслужили большего, лучшего, чем их настоящие супруги. К тому же и винодел, и хозяйка давно уже стали дедом и бабкой, так зачем утруждаться и распускать сплетни.

Да, оба имели свою темную сторону. У Авроры — книги, даже запрещенная «Коринна»; у Собрана — ночные прогулки, странная болезнь. А вместе они проводили загадочные эксперименты, после которых осталась гора трупов овец и козлов, ныне зарытых глубоко в песок у каретного сарая. Еще этот необычный заказ бондарю соорудить «ангелов», в которых определенно что-то крылось (так говорили слухи). И все же баронесса и мсье Жодо — люди добрые, служа им, всякий добивался собственного процветания, так что пусть их.

На Пасху одна вдова шепнула другой, завидев Селесту Жодо в сопровождении младших детей и их няни: мол, это редкий случай, когда женщины Жодо и Лодель переступают порог церкви.

— И посмотрите, — указала старуха скрюченным пальцем на Веронику, — как похожа эта девочка на своего почившего дядюшку.

Тут же обе женщины посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, нечаянно найдя объяснение самоубийству Леона. Вскорости в Алузе нашлось о чем еще пошептаться за спиной Собрана: «О, и берегитесь, не дай боже вам сказать об этом нашей сумасшедшей, или Софи Лодель, или графу и дорогой маленькой жене, или старшему сыну Жодо — он огонь, не человек!..»

Прослышал о том и Жюль Лизе, заключенный в сумасшедший дом. Он заплакал у себя в камере, потому как Леон Жодо любил Алину, и только Алину, единственную, чью невинную голову он не размозжил камнем, не разбил ей череп. Не разбивал… он, Жюль, не разбивал…

1841

GRUME[42]

Ирис де Вальде, маленькая графиня, подросла, и сейчас ее портрет писал знаменитый парижский художник. Девочка в пене кружев, пухленькая, сидела на коленях своей девятнадцатилетней матери.

Сын Батиста и Анны почти все время болел. Весил он прилично, но кожа его была темна и волосата. Мальчик постоянно страдал от жажды, воду в себе не держал. Умер он в возрасте восемнадцати месяцев, так и не выучив иных слов, кроме «вода» и «соль» — того, в чем нуждался больше всего.

Священник отвел Собрана от могилы.

— Мсье Жодо, — сказал он и, чуть помявшись, обратился к виноделу иначе: — Сын мой.

— Кристоф Лизе заметил, что за последние тридцать лет Жодо хоронят всего лишь пятого своего родственника, — сказал Собран. — Он ведет учет, вычисляет, как это нам так везет, — Потом, чтобы добавить в разговор ноту учтивости, перечислил имена: — Мать, отец, Николетта, Леон, маленький Поль.

— Упокой Господь их души. Теперь вы вернетесь в лоно церкви?

— То есть, — винодел навис над святым отцом и улыбнулся, — вы хотите знать, прощаю ли я вас за то, что вы запретили хоронить моего брата на кладбище при церкви?

Священник нахмурился и сердито посмотрел на Собрана — тот только что похоронил внука, но по-прежнему сохраняет силу, гордость, которые сейчас совершенно не к месту. Святой отец прикусил губу, сильно выпятив подбородок.

— Церковь — не место для меня, — сказал Собран.

— Превозносите свои грехи над милостью Божьей? Нет такого греха, который бы наш Бог не простил.

— Я не знаю, как там Бог определяет, за что прощать меня, а за что — нет, — сказал винодел, озадачив священника, — и потому не стану выбирать его, посещая церковь.

Священник перекрестился.

— Простите, отче, но раскаяние и молитва мне больше не помогают. Однако постарайтесь утешить моих сына и невестку. Об этом я могу просить? Поможете — верну моих близких в церковь. Это не сделка, я не торгуюсь с вами…