Огненный крест - Н. Денисов

Пока мы рисовали, джигитовали и путешествовали по ближним окрестностям Каракаса, в Ла Гуайре продолжал стоять у причала предмет наших недавних устремлений – стотонный корабль Мендосы, неотремонтированный и обросший кораллами. В конце концов, этот ископаемый Карибского моря так и догнил бы, привязанный за ржавый кнехт причала, если бы не нашелся настоящий моряк, бывший краснофлотец из России, который согласился привести корабль в порядок. И много дешевле согласился, чем заламывали венецуэльские специалисты, которые брались за ремонт машины корабля и за очистку корпуса от кораллов, но так и не смогли довести дело, требуемое Мендосой и сиянием морских далей, до конца.

Краснофлотец пообещал за три недели «поставить корабль на ноги», с условием, что Мендоса доверит ему эту посудину на одно плавание от Ла Гуайры до устья реки Ориноко, далее – до города Боливара на Ориноко. Мендоса согласился. И русский краснофлотец с командою своих друзей вывели корабль в море, дошли до места, до города Боливара, и отправились на берег гулять и пьянствовать. Мендоса дал команде хороший аванс, которого хватило вволю пошиковать по ночным ресторанам. Ровно через три недели команда пришла на корабль, уже нагруженный, и экипаж вместе с кораблем благополучно вернулся в порт Ла Гуайра. Корабль был чистым, как новенький: в пресной воде Ориноко все наросты и налипы умерли и отпали...

Жалея о несбывшихся наших устремлениях – послужить морскому делу, мы глядели с причала порта в морскую даль, в сторону, откуда восходит солнце, поджидая очередной транспорт с переселенцами-соотечественниками.

Наш первый транспорт из Европы был своеобразной разведкой, авангардом переселенцев в Венецуэлу – в большинстве холостяков. И мы писали на другую сторону Атлантического океана, холостым друзьям в Европу, восторженные письма: «Попали в рай земной! Нет зимы, нет холода! Вечный май! Дешевизна! Сахар и хлеб стоят один боливар! Работу даёт институт иммиграции!

А хочешь искать золото и драгоценные камни, валяй на юг за Ориноко! Там, на венецуэльской Гран Саване, завались всего, только собирай!..»

Другой холостяк писал: «...А баб с собой не везите! Баб тут хватает!». Впрочем, не все были в восхищении от местных креолок, потому институт иммиграции помогал нам выписывать европейских невест. Тот самый чиновник, который за акварели держал нас бесплатно в «Конкордии», а потом устроил месяц пребывания в курортном имении Боливара, обещал мне ускорить приезд моей невесты Нины из Зальцбурга. Я заполнил специальную анкету. И написал об этом Нине. Она сообщила мне, что прошла медицинскую комиссию, но у неё нашли какую-то «точку» в легком, выезд в Венецуэлу из-за этой «точки» задерживается...

Потом я долго не получал от Нины писем, и она не получала моих, хотя я писал постоянно. Через год одно из моих писем вернулось в отель «Конкордия» – почему-то из Австралии, с австралийской печатью на конверте. Да-а-а, венецуэльские почтовые чиновники в то время так «хорошо» знали географию, что «не заметили» разницы между Австрией и Австралией!

Почтовая марка в Австрию и во все остальные страны Европы стоила 67 сантимов. Письмо нужно было отдавать чиновнице почты взвешивать, она назначала стоимость отправления. Я подал письмо, адресованное в Югославию, чиновница взвесила, сказала цену – 75 сантимов! «Почему, – спросил я, – в Югославию дороже, чем в другие страны Европы? Мне всегда на всех письмах в Югославию отмечали – 67 сантимов». Чиновница ответила: «Югославия не Европа! Югославия принадлежит Оттоманской империи, относится к Азии!»

Не стал я с чиновницей спорить, налепил на конверт марку за 75 сантимов и отправил – в «Оттоманскую империю».

Не имея от Нины писем, я узнал от приехавшей в Венецуэлу подруги Нины, что невеста моя должна прибыть следующим транспортом. Но пароход причалит не в Ла Гуайре, а в порту Кабэйо. И оттуда привезут иммигрантов в новый, только что построенный лагерь около Маракая, названный – Трампийо.

И я приехал на автобусе в Трампийо, стал искать и спрашивать знакомых из Австрии, из Зальцбурга, из лагеря Парша. Увидел знакомую даму с двумя дочерьми. И – к ней: «Вы знаете Анненковых и Кошкаровых?» – «Да! – ответила дама. – Но они не приехали с нами, приедут следующим транспортом... А вы, как я понимаю, тот самый Генералов, жених Нины Анненковой, который писал ей и нам всем, звал нас приехать сюда? В рай земной?!» – «Да. Я тот самый Генералов. А что вам тут не нравится?» – «Это не рай. Это ад! Адская жара! А не «вечный май», как вы изволили писать... На крыши бараков с деревьев падают предысторические чудовища!..»

В местности около Маракая, действительно, много ящеров остатков предысторического времени, но ящеров совершенно безвредных, травоядных. Они лазают по деревьям, едят листья и фрукты, а когда падают или прыгают на цинковые крыши бараков, производят страшный грохот. Называются эти предысторические животные – игуаны.

Потом, через какое-то время, я встретил эту даму в Каракасе: мадам Полякову с дочками Леной и Кларой. И мадам, увидев меня издали, закричала: «Опять этот проклятый «первый транспорт», который нас обманул, заманил сюда: ни квартиру, ни работу не можем найти!»

Прошло много лет, я встретил мадам Полякову в церкви с одной из дочерей и мужем её, из местных. Другая дочь вышла за французского консула и уехала во Францию. Семейство пригласило меня на обед. И уже не ругали. Были довольные, счастливые, что нашли вторую родину.

А Володя Вишневский, «соратник» наш по венецуэльскому цирку, окончивший в прежнее время югославское военное училище и произведенный в подпоручики, не имея никакой другой профессии, кроме военной, стал работать автомехаником. Он приехал в Венецуэлу уже женатый, по приезде у него родился сын. Как военный, знавший топографию, работал в разных фирмах по этой специальности, успевал учиться на заочном инженерном факультете, записавшись в университет США.

То были годы расцвета Венецуэлы – под диктатурой генерала Марко Перец Хименеса. Военный диктатор сам бы, наверное, не сумел поднять страну, если бы не подобрал себе хороших помощников. Из колониального Каракас перестроили в большой модерновый город. По всей стране проводили горные дороги, автострады. Генерал Хименес заключил контракт с итальянской компанией «Инокенти Фиат» о постройке железолитейного завода на Ориноко.

Вишневский в то время уже работал как инженер по передвижению земли в итальянской компании, был приглашен работать на Ориноко. Эта компания, «Саепик», подписала контракт с «Инокенти Фиат» на подготовку площади для завода, и Владимир Александрович Вишневский взялся за эту сложную работу. Ему дали группу из двадцати человек итальянцев, старых служащих компании, предложили взять нескольких русских в помощники. По венецуэльскому закону в каждой такой компании, работавшей в стране, должно быть 75 процентов венесуэльцев и 25 – иностранцев. Генерал Хименес разрешил итальянцам не соблюдать этот закон для пользы дела, потому что венецуэльцы тогда были ленивы.

Вишневский взял на работу и меня, и еще одного соотечественника – Субботина Павла Федоровича, пытался набрать и других русских, но больше не оказалось желающих уезжать из хорошего климата Каракаса, где тогда тоже было много работы.

Павел Федорович Субботин, в прошлом офицер Белой армии, в Югославии работал водопроводчиком. Когда он приехал в Венесуэлу, в институте иммиграции его спросили – знает ли он другое какое дело, кроме водопроводов? Остро требовались специалисты по производству деревянных спичек. Спички в Венесуэле были картонные. И Субботин назвался специалистом по выработке спичек, хотя знал, что на территории страны нет подходящей для этого производства древесины. В Европе спички делали из сосны.

Когда мы с Вишневским на двух крытых брезентом автомобилях камионах (для перевозки рабочих) поехали на Ориноко, я как художник любовался на виды и делал зарисовки, а Субботин, уже наспециализировавшись к той поре в породах и свойствах венецуэльских деревьев, просвещал меня в «практической плоскости». Вот дерево, называемое индио дер нудо – «голый индеец» по-русски, цвет ствола имеет медно-красный – цвет тела индейца, для изделия спичек непригодно, потому что растет извиваясь, а не ровно, как сосна. Но – кому что! С моей точки зрения художника «голый индеец» – живописное, прекрасное дерево!

Когда мы выехали в степь, где ни одного дерева, только трава и коряжистые кустики, Субботин просветил, мол, кустики эти называются чапарро, тоже непригодны для спичек, но по своей крепости годились бы для железнодорожных шпал, если бы имели достаточную для шпал толщину.

Когда в степи венецуэльской стоит засуха, степь – рыжая, неприглядная, только на чапарро листья зеленые. Стебли этого кустика полны воды – запас от прошедших ливней. И запаса этого хватает чапарро на весь сухой период.