Как перед Богом - Иосиф Кобзон

…Просыпался я в берлинской клинике Альтхауса рано. Нас будили в половине седьмого. Давали утренние лекарства. В семь часов приходил профессор Альтхаус и делал обход клиники. И вот в один из таких дней где-то около двенадцати или даже часу дня приехали ко мне Игорь Сергеевич Иванов и посол Котенев. Они приехали с женами. Палата у меня была маленькая. И они стояли у стенки напротив моей постели. В Берлине, в отличие от Касселя, «жил» я, к счастью, в палате один. Точнее, с Нелей. «Жили», как два больных. Расспросили они меня, что и как? И вдруг Игорь Сергеевич говорит: «Я выполняю поручение нашего Верховного Главнокомандующего». И тут же по сотовому телефону, какими-то секретными кодами соединился с Кремлем «Владимир Владимирович, выполняю Ваше поручение и передаю трубку». Так случился разговор с Путиным. Президент старался подбирать наиболее добрые и сердечные слова, соответствующие моему положению. Напоследок сделал шутливое наставление: «Иосиф Давыдович, Вы сейчас не имеете права болеть. Мы здесь все готовимся к 60-летнему юбилею Великой Победы и без Ваших патриотических песен праздник не праздник. Так что Вы просто обязаны быстрее вернуться в строй!» Было очень приятно, что первое лицо нашей страны беспокоится о твоем состоянии и желает здоровья. Президент спросил: «Как проходит лечение?» Я пошутил: «Как раз сейчас принимаю новый препарат — „Путин-биотик“!»

В. В. рассмеялся… А двенадцатого июня на приеме в честь Дня Независимости России, поздравляя меня с возвращением в строй, улыбнулся и говорит: «Ну и как… помог „Путин-биотик“?» Улыбнулся и я: «Надо же… запомнили!» Приятное воспоминание.

…Минут через пятнадцать после разговора с Путиным Игорь Сергеевич неожиданно сообщил: «А теперь с Вами хотел бы поговорить Михаил Ефимыч». Сперва я даже не понял о ком идет речь. Думал, что это Швыдкой (бывший министр культуры РФ). Поэтому начал говорить: «Это хорошо, что культура интересуется своими бойцами…» В ответ слышу: «Фрадков».

— Ой, — говорю, — Михаил Ефимович, извините! (Они же со Швыдким оба Михаил Ефимычи!)

— Как себя чувствуете, Иосиф Давыдович? — спрашивает Фрадков.

Тут я вспомнил анекдот советского периода — ТАСС сообщает: «В Советском Союзе запущен космический корабль. Впервые в истории человечества корабль пилотирует летчик-космонавт СССР капитан ВВС… евреи Рабинович Мойша Израилевич. В двенадцать часов дня. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев связался по телефону с первым евреем-космонавтом. Передаем запись беседы…

— Здравствуйте, дорогой Мойша Израилевич!

— Здрасьте, Никита Сергеич!

— Все евреи мира сегодня завидуют Вам — первому еврею, который вырвался на орбиту… Как Вы себя чувствуете, Мойша Израилевич?

— Спасибо, Никита Сергеич! Впервые чувствую себя хорошо…»

Рассказал анекдот Фрадкову и говорю: «Это я как бы отвечаю на Ваш вопрос как я себя чувствую? Впервые чувствую себя хорошо… за последние дни…»

Не могу сказать, что после двух этих звонков я сразу встал на ноги и стал пить водку от радости, но настроение на самом деле как-то улучшилось. Хотя, конечно, как был я больным, так им и остался. Это было до повторной операции…

…Вспоминая теперь, как все было там, в Германии, не могу забыть отношение обслуживающего медперсонала. Тяжелое отношение. Особенно со стороны «сестер». Никто у них милосердия не просил. Их просили выполнять обязанности. За деньги! Платили им, между прочим, во много раз больше, чем нашей отечественной медпрофессуре. Но они все равно делали все с каким-то вызывающим нежеланием. Особенно в часы ночного дежурства. Например, в Берлине так называемой «сестре милосердия» это очень не нравилось. Ну не нравилось ей лишний раз подняться, когда все спят. И она, тоже отдыхает. А тут опять этот тип из России. Опять ему плохо. Опять ему что-то нужно… Долго и тяжело встает, заходит: «Ну что? Шмерц?» (Шмерц — это больно.) Я говорю: «Шмерц…» (Я уже знал это и отвечал: «Шмерц…») А она: «А-а-а… Катетер — проблем, шмерц — проблем…» Все у нее было «проблем». Отсюда и настроение у меня ниже худшего. Если бы не было рядом Нели, я бы вообще с ума сошел. Единственным утешением было то, что они уходили за двери, и Неля говорила мне какое-нибудь ласковое слово. И я хоть как-то успокаивался…

Через полтора месяца после двух операций я отправился из Берлина в Кассель на реабилитацию. И пробыл в Касселе еще месяц. Там недоброжелательное отношение (уже другой «сестры милосердия») оказалось еще более откровенным. Наслушался я там от нее возмущений и истерик, и особенно отказов подходить, когда возникали сложности с катетером. Дошло до того, что однажды русско-язычный доктор предложил мне: «Давайте скажу главному врачу кто Вы!» Я говорю: «Зачем? А вдруг он отнесется ко мне еще хуже, чем она, узнав, что я — член российского парламента. Пусть уж лучше лечат, как всех…»

Короче, если со мной что-то произойдет, и я буду в сознательном состоянии, я больше ни в какую Германию или Америку, или еще куда лечиться… ни за что и никогда не поеду!

Сама западная организация больничного процесса своей бесчеловечностью приводила меня в шок. Ну как можно было поставить унитаз в реанимационной комнате на двух человек? Когда два немца одновременно находятся в такой (размером с два железнодорожных купе) реанимации, один другому еще может сказать «не храпи» или «отвернись, пока буду справлять нужду». Но каково такому «немому» больному, каким был я? Мне ведь не разрешали даже шевелиться из-за осложнившегося состояния легких, а сосед-немец в это время крутил на полную громкость транзистор и после раздражающе всю ночь храпел. И потом звучно и удушливо опорожнялся. И все это прямо перед моим лицом, прямо перед моим носом… А крики возмущения медсестры, когда я пытался возражать, чтобы не открывали окно над моей кроватью? Двадцатиградусный мороз добивал мои легкие. Какая же она после этого медсестра? Она же отъявленная хулиганка! Как я там выжил — не знаю?! Уезжая, я написал главврачу, что такие люди не имеют права носить белые халаты и работать в медицинских учреждениях. Но, думаю, главврач ее лишь пожурил, а она, скорее всего, сказала в ответ, что ненавидит этих русских и ничего поделать с собою не может…

Что говорить о младшем медперсонале, если ведущие врачи относятся к больным, что называется, спустя рукава?! Так хирург-профессор, переправляя меня в Кассель, не поставил мне на такой дальний путь катетер, и уже через двадцать минут отделение мочи пошло в почки. Начались совершенно жуткие боли. Еще немного и я, наверное бы, скончался от болевого шока прежде, чем отравился отходами собственного организма. Эта ошибка или забывчивость Альтхауса могла стоить мне жизни так же, как легкомысленное назначение мне процедуры эхокардиографии стало причиной тяжелейшей повторной операции под общим наркозом.