Православная цивилизация - А Панарин

Что дает нам основания считать московский период нашей истории временем "органических типов"? Во-первых, тот факт, что именно в этот период верхи и низы принадлежали к одному и тому же социокультурному типу. Здесь нет деления на туземных деятелей и критических наблюдателей, оценивающих туземную жизнь по чужому эталону. И верхи и низу представлены включенными, интегрированными типами. Это впоследствии пограничная личность, живущая на рубеже культур, выступит в роли субъекта, противостоящего народной субстанции - распускающего клубок единой судьбы. Московский период характеризуется субстанциальным единство.

Во-вторых, в московский период определился особый тип связи человека с землей как космической субстанцией.

Речь идет о победе земледельческой цивилизации над кочевничеством. Напрасно Л. Н. Гумилев и некоторые адепты евразийства усматривают какую-то особенную преемственность Московской Руси с монгольской государственностью. Не о преемственности здесь должна идти речь, а о диалектике вызова ответа. В лице Московской Руси евразийский континент породил новую, более высокую формацию - землепашескую. Причем, победа земледельческого начала над кочевым в глазах сторонников нового образа жизни носила евангелический смысл. Степные кочевники были олицетворением завоевательно-перераспределител ьного начала. Они были могучими хищниками, которых кормит сила и свирепость. Победа земледельческой Руси над Ордой означала осуществление евангельского пророчества о блаженстве праведных и кротких, которые "наследуют землю". Торжество святой Руси оправдывает христианский парадокс торжества нищих духом над кичливой силой, не умеющей ждать, не способной к тихому созиданию.

Не эффект сходства с золотоордынским ханством, а контрастный эффект определения историческую кристаллизацию нового христианского государства и его призвание. Именно тогда произошло отождествление двух терминов: землепашца-крестьянина и христианина. Возникает единая идентичность народа как народа хрианско-крестьянского - при осознании неразрывной внутренней связи этих терминов. "...Термин "крестьянин" обнимал собой практически всю совокупность прежних понятий, содержательно ближе всего к терминам "люди волостные", "старожильцы", "люди тяглые" и т. п. ...Смена терминов отражала повышение социального престижа крестьянина в обществе, прежде всего за счет отмирания или резкого сужения области применения негативно окрашенных слов (смерды, закупы, половники, сироты и т. п.) и общинника, как в рамках черной волости, так и частного имения"*.

Примат крестьянско-христианского начала означал и примат деревни над городом. Деревня формируется как общность не социоцентричная, живущая по умышленным установлениям и изобретательству кичливого ума человеческого, а космоцентричная - вписанная в незыблемый порядок Вселенной.

Речь идет именно о московской Руси. На Северо-Западе в Новгородской земле во всем ощущается примат города - царства торгового обмена, противостоящего вселенной космического и христианского дара. Антитеза либеральной историографии, противопоставляющая московский деспотизм новгородской вольности поражает своим "надстроечно-формалистическим" характером. Эти противопоставления и антитезы - ничто по сравнению с действительным содержанием московского периода - победой оседлого трудового начала над всевозможными играми перераспределительства военно-захватническими, торгово-спекулятивными и т. п. Сегодня когда история третьего Рима подошла к концу и мы столкнулись с глобальным реваншем нового паразитарного кочевничества и перераспределительства над оседлым трудовым началом, дилеммы либеральной политологии ("демократия тоталитаризм") выглядят вызывающей профанацией. Сегодня снова встал вопрос о праве сотен миллионов людей на жизнь, труд и человеческое достоинство. Вместо этого сомн либеральной журналистики муссирует свои тезисы о правах человека, связанных с подменой действительных экзистенциальных человеческих прав - правами на уклоняющееся поведение со стороны тех, кто ростовщичество, спекуляцию и ложь сделал своей профессией. Пора понять, что со времен крушения золотоордынского ига и до последнего времени мы жили в рамках одной исторической формации или метаформации, связанной с оседло-трудовой доминантой. Сменялись способы производства (формации, по Марксу), режимы и формы правления, но основа оставалась неизменной - примат трудового этоса над захватническо-кочевым или спекулятивно-ростовщическим. Победа Московской Руси закрепила идентичность Евразии как трудового континента, где лик пространства определяет пахарь-труженик, кровью связанный со своей землей, готовый ее лелеять и защищать.

Христианство закрепило духовную победу этого типа, возвысило и возвеличило его.

Но необходимо сказать и об особой политической формации, закрепляющей победу оседло-трудового начала. Речь идет о централизованной российской государственности. Как правильно подчеркнул в свое время И. Солоневич, феодализм - понятие, не столько характеризующее экономический уклад, сколько уклад политический. Феодализм означает стремление к малым суверенитетам и дробление единых больших пространств. Существуют "этносуверенитеты" и суверенитеты сеньориальные, связанные со стремлением боярской номенклатуры освободить себя от единого державного контроля. При этом приватизировалась и власть и собственность и сама система права, теряющая свою универсальность. "Сильные" при этом получали возможность безграничной власти над слабыми и безграничных злоупотреблений. Ясно, что низы общества более всего были заинтересованы в наличии единой централизованной инстанции, способной призвать к порядку зарвавшихся своевольников. Пора, наконец, понять самое главное: у простого народа нет никаких иных средств воздействия на склонные к безграничным злоупотреблениям "элитные группы" кроме бунта или - единого централизованного государства. Бунт - действо временное и крайне затратное. Остается, следовательно, централизованная государственность. В самом начале посткоммунистического периода возникали иллюзии, что кризисом "коммунистического тоталитаризма" могут воспользоваться и низы общества, которым предстоит освоить науку гражданского самоуправления. опыт показал, что крахом централизованной государственности гораздо эффективнее и умелее пользуются номенклатурные и мафиозные элементы. Вместо демократического полиса возникает бандитский капитализм, способный уничтожить сами основания цивилизованного существования людей и лишить их не только свободы, но даже элементарных средств выживания.

Московский период и в этом отношении следует считать показательным. По историческому закону вызова и ответа, московский период стал ответом на вызовы феодальных смут и усобиц. Московские люди хорошо помнили, чем чревато дробление государства на феодальные уделы - иностранным порабощением. Россия заплатила 250-летним игом за феодальные вольности Киевского периода. С этим горьким экзистерициальным знанием и приступили люди московские к строительству своего нового государства. Они не были святыми страстотерпцами - тяжесть централизованной государственности с ее жесткими технологиями власти и управления они ощущали не меньше, чем граждане СССР. Но, в отличие от граждан СССР, они лучше помнили и понимали, какова реальная альтернатива централизованной государственности жесточайшее боярское своеволие, внутренние войны и смуты и в конечном итоге - иноземное завоевание и рабство.

Они понимали, что заманчивую утопию вольности имеют шанс претворить в жизнь только привилегированные группы; остальным за эту утопию скорее всего придется расплачиваться утратой всех гарантий нормального человеческого существования, похищенных в условиях открывшегося безначалия хищной сворой распоясавшихся номенклатурщиков.

Словом, люди московского периода, только что отпраздновавшие историческую победу и над татаро-монгольскими поработителями и над феодальными смутьянами, рвущими землю на части, были суровыми реалистами. Как показал последующий опыт реформ и революций, чувство исторической реальности не дается тому или иному поколению автоматически - его предстоит выстрадать в тяжких испытаниях.

В московский период русские люди осознали, что демократия свободы никогда не является массовой - она так или иначе становится уделом боярства. Массовой может быть только демократия равенства. В московском государстве специфический тип равенства был достигнут в виде консенсуса служивого государства. Все сословия несут государству службу, причем отличается она не столько степенью тяжести, сколько содержательной спецификой, связанной с общественным разделением труда. Они кормят страну, другие ее защищают, третьи - духовное сословие - поддерживают в ней живое присутствие высокого ценностного начала, которое в условиях духовной лени и небрежения непременно отступит перед натиском темных сил в человеке и в обществе. В смысле высшей целесообразности все три вида служения одинаково необходимы. Но в узко социологическом смысле, в виду действия закона группового сравнения и соперничества, служилое усердие одной группы имеет смысл и оправдание лишь в том случае, если другие столь же ревностно исполняют свой долг, не уклоняются и не отлынивают.