Четвёртая высота - Елена Яковлевна Ильина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Гуля всё спала и спала. Только на вторую ночь она открыла глаза.
— Ну и поспала я! По крайней мере часа два! — проговорила Гуля, потягиваясь. — Ася, ты здесь?
Ася склонилась над ней:
— Выспалась?
— Ой как выспалась! На всю жизнь. Что сейчас — день или ночь?
— Ночь, Гуленька.
— Какая?
— Обыкновенная.
— Ничего не понимаю, — сказала Гуля. — Сегодня — ещё сегодня или уже завтра?
— Почти завтра, — засмеялась Ася. — Ты спала весь день и почти всю ночь. Скоро утро.
— А почему ты не легла?
— За тебя беспокоилась…
Подруги уселись у печки. Гуля поняла, что Ася всю ночь ради неё поддерживала огонь и грела ужин в котелке.
— Знаешь, теперь кажется, — призналась Гуля, хлебая оловянной ложкой из котелка горячие щи, — что мне всё это приснилось. Эта степь, хутор, немецкий часовой, которого мы сняли…
— Я бы лучше про это в книжке прочла, — проговорила Ася, — или, ещё лучше, в кино посмотрела. А сама я боюсь: я не такая.
Гуля засмеялась:
— Девочка ты ещё совсем, Ася. И зачем ты только на фронт приехала?
— Зачем? — спросила Ася и отвернулась.
— Ты обиделась? — сказала Гуля и опустила ложку. — Прости меня, Асенька. Честное слово, я не хотела тебя обидеть. Сердишься?
— Мне спать хочется, — ответила Ася, не глядя на Гулю. — Думаешь, если ты выспалась, так уж никому спать не надо?
Она принялась стелить себе в уголочке. Поворошила сено, сверху бросила с размаху шинель.
— Ложись на нарах, — предложила Гуля.
Ася ничего не ответила, легла и повернулась к Гуле спиной.
Гуля подошла к Асе, села рядом, поцеловала её в голову.
— Перестань, Асенька. На войне нельзя ссориться. Потом пожалеешь, да поздно будет.
Ася посмотрела на Гулю и вдруг залилась слезами:
— Ты сама знаешь, как я люблю тебя! Только пойми, что я не могу быть такой, как ты. Но я стараюсь, я всё делаю.
— Всё, всё, Асенька, — ласково успокаивала её Гуля. — Ты отлично работаешь… Но знаешь, я всё-таки поговорю в штабе, чтобы тебя отпустили домой.
— Не надо! — вскрикнула Ася. — Я не хочу! Я буду здесь до конца. С вами.
— Ася… — Гуля погладила её тёмные гладкие волосы. — Ася, я же вижу, что ты очень, очень устала. А жизнь здесь такая трудная. Ты думаешь, нам с Людой не трудно? Ещё как! Но только мы покрепче тебя…
— Я привыкну, — сказала Ася и укрыла ноги краем своей шинели. — Только ты никому не говори, чтобы меня отправили в тыл. Ты слышишь, я не хочу!
— Ну хорошо, хорошо!
Ася смотрела на Гулю, и в глазах подруги Гуля прочла тревогу.
— Что ещё, Асенька?
— Ничего, — ответила Ася.
Ей хотелось сказать, что уже третий день, как нет мальчиков, но она побоялась огорчить Гулю. Да и усталость взяла своё.
Ася скоро уснула, а Гуля ещё долго сидела, опершись на шаткий самодельный столик, и смотрела на эту худенькую черноголовую девочку, по-детски свернувшуюся клубком.
Гуля знала о ней совсем немного: что она из-под Минска, что брат её на другом фронте и давно не пишет, отец умер, а мама с младшей сестрёнкой в каком-то колхозе под Уфой и тоже давно не пишут. Вот и всё. А какой родной казалась ей эта девочка! Будто родились в одном городе, выросли вместе и в одну школу вместе ходили…
«Да, хорошая школа — война!»
А утром вернулись Саша и Гриша. Голодные, оборванные, в ссадинах, они всё же по-военному подтянулись перед офицером Фасаховым и доложили:
— Товарищ начальник! Задание выполнено!
И мальчики подробно рассказали, где и сколько у немцев орудий и танков.
На перекрёстке трёх дорог
Гулю приняли кандидатом в члены партии. Это было для неё большим и радостным событием. Много раз перечитывала она боевую характеристику, которую дал ей, рекомендуя её в партию, командир батальона:
«Комсомолка Королёва личным примером храбрости и геройства вдохновляет бойцов на новые и новые подвиги».
«Неужели это про меня написано?» — с удивлением думала Гуля.
Ей казалось в эти дни, что она сразу выросла, повзрослела и должна готовиться к ещё более трудным испытаниям. А время было напряжённое, переломное. Наши части, сдерживая противника, готовили силы для будущего наступления, для решительных боёв.
…Люда Никитина только что закончила перевязывать новую партию раненых. Она мыла у себя в дежурке руки под жестяным рукомойником, когда на пороге неожиданно появилась Гуля.
— Ты почему не отдыхаешь? — спросила Люда. — Ведь всю ночь работала!
— Ты понимаешь, — задумчиво проговорила Гуля, — меня сейчас вызывали в штаб.
— Зачем?
Гуля скинула с плеч полушубок и присела на табуретку.
— Как тебе сказать?.. Помнишь, в былине об Илье Муромце есть такое место. Илья Муромец остановил коня на перекрёстке трёх дорог и читает надпись на белом камне: по одной дороге пойти — богатым быть, по другой дороге пойти — женатым быть, по третьей дороге пойти…
Гуля не договорила.
«Убитым быть», — припомнила Люда, но тоже не решилась почему-то выговорить эти слова.
— Ну так вот, — продолжила Гуля, — я тоже стою на перекрёстке трёх дорог. Мне предлагают на выбор: работать в политотделе дивизии секретарём или поехать учиться. В Москву.
— А третье что предлагают? — спросила Люда. — Какая третья дорога?
— Да больше и не предлагают. Но дело в том, что меня не устраивает ни то ни другое. Разве я с моей энергией выдержу долго на секретарской работе? Посуди сама. А в Москву я не хочу. То есть я очень хочу, и сказать тебе не могу, как я была бы рада Москву снова увидеть, папу… Мне и учиться хочется. Столько времени книги в руках не держала. И вообще одно слово «Москва», сама знаешь, что для меня значит. Но я не могу отсюда уехать.
И Гуля, шагая по дежурке из угла в угол, стала с жаром втолковывать Люде, что она просто не в силах расстаться с людьми, с которыми прошла огонь и воду в самом буквальном смысле этого слова, и что она не может уехать в тыл именно тогда, когда их полк и вся дивизия готовятся к самым горячим боям.
Люда ничего не сказала, но невольно подумала: «Значит, третья дорога…»
И сама испугалась этих слов.
«Ох и зачем только она вспомнила этого Илью Муромца!»
Люда с досадой тряхнула головой и, чтобы заглушить непрошеную
