Письма к провинциалу - Блез Паскаль

Что вы, отцы мои, думаете об этих нелепых и странных выражениях: если для отпущения нужно ждать, чтобы явилась хоть какая — нибудь надежда на исправление грешников, то пришлось бы ждать, пока Бог Отец поклянется Своей головой, что они никогда не падут более? Как, отцы мои, разве нет разницы между надеждой и уверенностью? Какое же поругание наносится благодати Иисуса Христа, когда христиан считают столь мало способными прекратить когда — либо совершение преступлений против законов божественных, естественных и церковных, что на это можно надеяться только в случае, если Св. Дух солгал. Так что, по — вашему, если не давать отпущения людям, на исправление которых нет никакой надежды, то кровь Иисуса Христа останется без пользы и никогда не применится для спасения пи одного человека! До какого состояния доводит вас, отцы мои, безмерное желание сохранить славу ваших авторов, если у вас только и есть два способа оправдать их: клевета или нечестие, и, таким образом, ваш самый невинный способ защищаться состоит в смелом отрицании вещей самых очевидных. Поэтому — то вы так часто и прибегаете к нему.

Но это еще не все, что вы умеете делать. Чтобы вызвать ненависть к вашим врагам, вы сочиняете писания вроде, например, Письма пастора к г — ну Арно, распространявшегося вами по всему Парижу, чтобы заставить думать, будто книга О частом причащении, одобренная столькими епископами и теологами, но пришедшаяся вам, правду сказать, не по душе, была составлена по тайному соглашению с реформатскими наставниками из Шарантона[266]. В другой раз вы приписываете вашим противникам писания, полные нечестия, как, например, Окружное послание янсенистов, дерзкий тон которого выдает грубый обман и слишком ясно показывает забавное лукавство вашего о. Мейнье, который осмеливается пользоваться им (стр. 28), чтобы подкрепить самые черные свои клеветы. Вы иной раз ссылаетесь на книги, которых никогда на свете не бывало, как, например, Учреждение таинства св. причащения. Из них вы приводите составленные по собственному усмотрению выдержки, от которых у простодушных людей, не знающих, с какой смелостью вы измышляете и распространяете ложь, волосы становятся дыбом, поскольку нет ни одного вида клеветы, который бы вы не пустили в ход. Никогда правило, оправдывающее клевету, не бывало в лучших руках.

Но эти последние клеветы слишком легко разрушить, а потому у вас есть другие, более тонкие, в которых вы не указываете ни одной частности, дабы лишить всякой возможности и всякого способа возражать на них, как, например, когда о. Бризасье говорит, что «враги его совершают гнусные преступления, но он не хочет рассказывать о них». Невозможно, по — видимому, уличить в клевете за такой неопределенный упрек? Тем не менее, один ловкий человек нашел секрет, и опять[267] это капуцин, отцы мои. Беда вам сегодня от капуцинов, а я предвижу, что в другой раз вам может приключиться беда и от бенедиктинцев[268]. Капуцин этот зовется о. Валериан, из дома графов Маньи[269]. Из следующего короткого рассказа вы узнаете, как он отвечал на ваши клеветы. Он с успехом потрудился над обращением Эрнеста, графа Гессен — Рейнсфельдского. Но ваши отцы, словно им больно было видеть, что самодержавный государь был обращен без их помощи, тотчас же составили против о. Валериана книгу (вы ведь везде преследуете хороших людей), в которой, исказив одну выдержку из его сочинений, приписали ему еретическое учение. Они, кроме того, распространили Письмо против него, где говорилось: «Ох, сколько мы могли бы раскрыть о Вас такого (не говоря, чего именно), что немало огорчило бы Вас! Но если Вы не примете должных мер, мы обязаны будем предупредить об этом папу и кардиналов». Ловко сказано; я не сомневаюсь, отцы мои, что вы говорите им так же и про меня, но обратите внимание, как он на это отвечает в своей книге, напечатанной в прошлом году в Праге, стр. 112 и след.: «Что мне делать, — говорит он, против этих неясных и неопределенных подозрений? Как мне доказать ложность упреков, которых не объясняют? Вот, однако же, средство. Я во всеуслышание и всенародно объявляю угрожающим мне, что, если они не раскроют всему свету этих моих преступлений, то они — отъявленные клеветники и весьма ловкие и наглые лжецы. Выходите же, обвинители мои, и разглашайте свои факты с кровель, вместо того, чтобы шептать на ухо и нахально лгать. Есть люди, которые считают такие препирательства скандальными. Совершенно верно, посколы^ приписывать мне такое преступление, как ересь, и внушать подозрение, будто за мной числится еще и много других, значит подымать ужасный скандал. Но, доказывая свою невинность, я только прекращаю этот скандал».

Право, отцы мои, вас тут славно отделали, и никогда человек не оправдывался лучше. Не было, значит, у вас против него ни малейшей видимости преступления, если вы не ответили на подобный вызов. Вам приходится иногда попадать в неприятные столкновения, но вы от этого не становитесь благоразумнее. Ведь спустя некоторое время вы снова напали на него таким же образом по другому поводу, и он снова таким же образом отвечать вам (стр. 151) в следующих выражениях: «Этот род людей, становящийся невыносимым для всего христианского мира, под предлогом добрых дел стремится к почестям и к господству, извращая ради своих целей почти все законы: божеские и человеческие, положительные и естественные. Действуя то своим учением, то страхом, то надеждой, они привлекают к себе всех великих мира сего и пользуются властью их во зло, чтобы добиться успеха в своих гнусных интригах. Но, как ни преступны их злые замыслы, они не встречают ни возмездия, ни противодействия, напротив, их награждают за это, и они исполняют задуманное с такой смелостью, как если бы совершали службу Богу. Все это признают, все об этом говорят с омерзением, но мало находится людей, способных противиться такой могущественной тирании. Я, однако, воспротивился. Я остановил их нахальство и остановлю еще раз тем же способом. Итак, я заявляю, что они лгали самым бесстыдным образом, mentiris impudentissime. Если правда то, в чем они меня упрекают, пусть мои обвинители представят доказательства, или же пусть считаются людьми, уличенными в самой наглой лжи. Их образ действия в данном случае откроет, кто прав. Я прошу всех наблюдать за этим и одновременно иметь в виду, что люди такого рода не сносят ни малейшего оскорбления, если могут отразить его, но притворяются, что с величайшим терпением переносят оскорбления, когда не могут защититься от них, и прикрывают мнимой добродетелью свое истинное бессилие. Вот почему я старался почувствительнее задеть их чувство стыда, чтобы самые простоватые люди признали: раз они молчат, то терпение их есть следствие не кротости, а смущения совести».

Вот что говорит он, отцы мои, и заканчивает так: «Эти люди, истории которых известны по всему свету, столь очевидно несправедливы и столь наглы в своей безнаказанности, что я должен был бы скорее отречься от Иисуса Христа и его церкви, иежсли не высказать, даже публично, своего отвращения к их образу действия как для того, чтобы самому оправдаться, так и для того, чтобы помешать им обольщать простодушных людей».

Достопочтенные отцы мои, отступать нет никакой возможности. Приходится вам признаться, что вас уличили в клевете, и прибегнуть к вашему правилу, гласящему, что этот род клеветы не есть преступление. Отец этот нашел секрет зажимать вам рот: так и следует поступать всякий раз, когда вы обвиняете людей бездоказательно. Каждому из вас надо отвечать, как означенный капуцин: Mentiris гтриdeniissime. Да, ведь, что же и отвечать иначе, когда, например, ваш о. Бризасье утверждает, будто оппоненты, против которых направлены его писания, «суть врата адовы, первосвященники дьявола, люди, отпавшие от веры, надежды и любви, созидающие сокровищницу Антихриста»? «Это я говорю, — прибавляет он, — не в виде ругательств, а в силу истины». Кому охота терять время на доказывание того, что он не «врата адовы и не созидает сокровищницы Антихриста»?

Точно так же, что отвечать на все те туманные речи, которые содержатся в ваших книгах и в ваших Предостережениях против моих Писем, например: «Присваивают себе[270] деньги, внесенные в уплату долга, доводя кредиторов до нищеты; предлагали мешки серебра ученым монахам, которые отказались от них; раздают духовные места, чтобы сеять ересь против веры истинной; имеют пенсионеров среди самых знаменитых лиц в духовенстве и в королевском суде; я — также пенсионер Пор — Рояля и до моих Писем сочинял романы», я, который не прочел ни одного романа и не знаю лаже заглавия тех из них, которые написал ваш апологет[271]. Что же сказать на это, отцы мои, кроме: Mentiris impudentissime, раз вы не указываете всех этих лиц, их слова, время, место? Ведь надо или молчать, или привести и доказать все подобные обстоятельства, как это делал я, когда рассказывал вам историю о. Альби и Жана из Альбы.