Нелегальный рассказ о любви (Сборник) - Игорь Сахновский

Смотри. Она сейчас, в эту минуту решается на поступок. На безоглядный, безумный, бесстыдный, головокружительный прыжок с полуметровой высоты. А ты там для чего стоишь?

Империя соблазна

Не утешайте её – ей слова ни к чему.

Её могут спасти только Gucci, Dior и Vicini. В крайнем случае, на краю безутешной заснеженной ночи – крем-бальзам Азазелло. Но и то ненадолго! Потому что есть ещё крупные, как слеза, диаманты и слегка увядающий жемчуг. Золотые, сапфирные баночки, тени и блески. Есть безумная тяга украшать и умащивать всякую, даже самую скрытую, часть организма. Наконец, есть глубокий, как прорва, соблазн быть настигнутой и соблазнённой.

Ей ведь мало быть просто красивой – ей нужно одеть своё тело в приманки, ловушки, в кружевные брюссельские сети.

Если несправедливая жизнь не дает ей владеть или тратить, то возможен глухой депрессняк и трагически мрачный отказ от пирожных…

Звонит мне Женя на мобильный откуда-то с Гринвичского меридиана и спрашивает: «Ты зачем наезжаешь на Фрейда? Он, типа, основоположник, отец и всё такое…»

А у меня уже на телефоне батарея садится.

«Ну да, – говорю, – основоположник тоски и скуки в интимной жизни. Скучнее Фрейда только немецкие порнофильмы. Тебе нравятся? Та же голимая техника, и ни грамма соблазна. Это ведь надо было очень постараться, чтобы самые вкусные вещи променять на травмы и убогие комплексы! Пусть, – говорю, – не суётся кондовым слесарным инструментом в деликатный часовой механизм!»

Женя говорит: «Ладно, про вкусные вещи спорить не буду. Но дедушка Фрейд тебе сейчас ответил бы, что…»

Тут мой телефон голодно вякнул и отключился – так я и не услышал ответ дедушки Фрейда.

Ну, в общем, есть ещё что обсудить по международной мобильной связи.

Если уж выбирать самую героическую персону всех времён и народов, то придётся назвать уникального мужчину с чуть подгорелой фамилией – Григория Сковороду. Он однажды сказал себе: «Весь этот мир – империя соблазнов. Чем больше мне хочется, тем меньше у меня свободы». Даже те, кто никогда ничего не слышал о Сковороде, слышали фразу, написанную на его надгробье: «Мир ловил меня, но не поймал».

Его доблесть даже не в том, что он точно просёк эту фишку, а в том, что именно так и сумел прожить: не поймался, не купился и не подгорел. Не привлекался, не состоял. То есть вообще ни разу не обольстился – и это круто.

Но если мне скажут: выше некуда, то я рискну ответить: есть куда.

Потому что ещё круче – это по уши соблазниться, но остаться свободным. Позволить себе сойти с ума, не теряя головы.

А в этот момент ты сидишь в своём просторном пасмурном офисе возле города Портсмута, вскидываешь на меня прозрачные нерусские глаза и спрашиваешь (с нежной подоплёкой):

– Darling, а зачем же мне с ума сходить?

А вот зачем.

Сегодняшний деловой человек, на всю голову контуженный своим успешным бизнесом, абсолютно искренне считает: «Я делаю – значит, я живу». Он уверен, как слон: тот, кто не производит (не оказывает услуги, не продаёт, не совершает сделки), тот фактически мёртв.

На самом же деле мёртв тот, кто уже не хочет ни обольщаться, ни обольщать.

Поскольку самая реальная жизнь – это сумасшедший соблазн.

И самый удачный бизнес – соблазн высочайшей пробы.

А без этого – сплошное спасение утопающих, то есть самих себя.

«Её спасет помада. Его спасёт работа. Меня спасать не надо. Мне что-то неохота». Примерно в таком духе.

Вещество свободы

Роман должен начинаться словами: «Денег не было ни на что. Даже на сигареты». И чтобы на 12-й странице главный герой дважды или трижды заваривал в чашке один и тот же чайный пакетик. И чтобы на 28-й странице он вываливал из сумки на кухонный пол 700 000 наличных долларов. А на 54-й – дарил южноафриканские изумруды одной ослепительно лживой блондинке на одном закрытом курорте во Французской Полинезии.

И чтобы его ни грамма не напрягали ни этот нищенский, спитой чай, ни эти безумные доллары, которые он просто мысленно «заказывает» в пространстве, – хоть на 190-й странице, хоть на 211-й, хоть прямо сейчас. Тем более что это реальный, симпатичный мне человек.

Давайте начистоту. Популярнейший в мире портрет – никакая не «Мона Лиза» Леонардо и не рафаэлевская Мадонна. А породистое, терпеливо-усталое лицо Бенджамина Франклина в центре купюры, осенённой стодолларовым номиналом.

Иногда страшно подумать, какое количество людей, какие неоглядные человеческие легионы отправляются по утрам выполнять свою муторную работу, идут на высший риск или на низость – только ради того, чтобы встретиться потом глазами с Франклином, хмуро или искательно заглянуть ему в лицо. Подразумевается: Франклин всё поймет и стерпит. Франклин не пахнет.

Если кому-то хочется думать, что стиль и вкус им надиктовали импрессионисты, Бергман и Феллини, Дольче и Габбана, Хельмут Ньютон и «Vogue», – пусть думают!

Но убойнее всякого «Vogue» в нас пуляют из крупного калибра (прямой наводкой – в нежную подкорку) и «строят» нас по полной программе некие засекреченные художники, от слова «худо». Те, что отвечают за наивно-масонские виньетки американского доллара, театрально-индустриальную гигантоманию рубля, елизаветинскую миловидность фунтов стерлингов и резвую инфантильность евро-фантиков.

В сущности, деньги – вещество свободы. Мы меняем на них одну-единственную, свободно конвертируемую жизнь, жертвуя свободой. Чтобы опять же прикупить себе свободы. Весь вопрос: по какому курсу?

Я спросил двух своих старинных приятелей: «Чем бы ты занимался, если бы имел ЛЮБОЕ количество денег?»

Один из них (крупный чиновник в ранге замминистра) заявил сразу:

– Я бы уехал в Вену и устроился работать гидом.

Второй (виртуозный компьютерщик) тоже не колебался:

– Займусь web-дизайном.

– Подожди, – говорю. – Ты, наверно, не понял. Ты имел бы ЛЮБОЕ количество денег, сколько захочешь. Быть гидом – потная, хлопотная работа… А у тебя-то с дизайном и так всё прекрасно.

Но всё они поняли правильно. И оба настояли на своих ответах.

И лишний раз доказали, что мне повезло на друзей.

Теперь я открою тайну, которую открывать нельзя. То есть приоткрою.

Деньги можно «заказывать». Этому способу меня обучила одна очень странная женщина два года назад.

Мы курили в парке на лавочке – и она рассказала. Я нескромно поинтересовался: она сама-то пробовала? И как у неё самой с деньгами? Нет, говорит, это дело такое, рискованное… Это всё равно что судьбу и свободу себе заговаривать. Поэтому сама не пробовала и вам не советую.

А я, гад такой, чуть позже взял и попробовал. Два раза, просто так. И оба раза получилось, но сильно иначе. То есть больше, чем «заказывал».

А про свободу она могла бы и не говорить.

Потому что свобода – это такая огромная вещь, что она практически нигде, нигде не умещается. Только в груди.

Охота и неохота

Сейчас, по-моему, только ленивый не обещает индивидуального подхода и не ищет эксклюзивных красот… Скоро тетеньки, торгующие на блошином рынке, справедливо заявят об эксклюзивности носков ручной вязки. И на них, вероятно, тут же начнется охота.

У каждого свой драгоценный эксклюзив. Один региональный олигарх (владелец сорока заводов, газет, пароходов, способный купить половину Кремля) часа полтора в моём присутствии хвастался тесной сорокаградусной дружбой со столичным актёром среднего пошиба. А этот же актёр в недавнем газетном интервью хвастался, что он целых десять минут сам лично разговаривал с Лоуренсом Оливье. Тем временем моя соседка Клавдия без ложной скромности утверждает, что она лучше всех умеет готовить одноименный салат.

Лет пять назад у меня случился невыносимо светский разговор с одним таинственным коллекционером. «А живопись вас не интересует?» – спрашивает он. «Интересует». – «И кого конкретно из художников хотели бы иметь?» А я как раз тогда по магазинам искал приличный альбом Дюрера. «Ну, допустим, от Дюрера не откажусь». Он листает записную книжку: «Так, Дюрер… Знаете, с картинами сейчас напряженно. А вот один-два рисунка я вам могу устроить». Я чуть сигаретой не поперхнулся. Я-то имел в виду альбомы, а он – подлинники XV века. «Нет, – говорю, – спасибо, рисунков не надо».

Казанова местного разлива практикует абсолютно одинаковый подход к самым разным незнакомым девицам. У него на все случаи заготовлены две универсальные фразы.

Первую (вполне идиотскую) он произносит так нежно, словно просит взаймы: «Девушка, я хочу раскрыть вам свой глубокий внутренний мир!» Как ни странно, это действует. Большинству барышень его слова кажутся прикольными или даже милыми. Некоторые просто ржут басом, но легко идут на контакт. Особо чувствительные думают, что им повстречался последний романтик.