i fb127fa68ca722d5 - Admin

  Мейри всегда знала, что саг Берф из знатной, богатой семьи, что у него есть деньги, дом в столице, в котором сейчас живет его кузен, господин Басил, такой же хрупкий, но крепкий и умный старичок, и что десять лет назад за свое золото саг выкупил ее - восьмилетнюю глупышку, окруженную полчищами теней, - у деда с бабкой.

  Нынче они остановились у господина Басила, чиновника королевского двора, заняли комнаты на нижнем этаже (Мейри охотно устроилась бы на втором, в гостевых покоях, но саг отправил ее спать в узкую комнатушку у лестницы, а сам лег в бывшей комнате камердинера кузена). Скромность. "Я теперь здесь сам гость обременительный, надолго". Экономия. А вчера, по приезде, между прочим, купил за свое золото для Мейри в лавке готового платья городскую одежду, неброскую, но хорошего качества. Юбки с запАхом (шерстяная, льняная и шелковая), вязаный и с отделкой из черного меха ягненка жакеты до пят, блузы и разные мелочи, вроде муфт, шалей и белья - юная сагиня даже не представляла, сколько всего требовалось надеть на себя в городе, чтобы выглядеть "приличной барышней".

  Покупки, по подсчетам Мейри, обошлись сагу в две четверки золота, если не больше. Она, примеряя наряды, с каждой новой вещью, выбранной сагом из плоских коробов на прилавке, громким шепотом спрашивала из закутка за занавесью, зачем так много. Саг махал рукой и хмурился, расспрашивая миловидную орату, владелицу лавки, что нынче носят барышни. Из обуви в другой лавке юной сагине подобрали кожаные полусапожки и туфельки. По весенней погоде ораты ходили на каблучках, перешагивая через потоки талой воды и грязи. У Мейри в высоких ботиночках за полдня сильно устали ноги, и она мечтала о своих расшитых бусинами и перевитых тесемками сапогах, купленных ею в охотничьем поселке близ Ко-Роха. Ораты-работницы почти не носили платьев, считая их дорогой и неудобной одеждой - их труднее было стирать, сушить и отглаживать, юбки, блузы и длинные туники легче было сочетать и содержать в свежести. Свои расшитые бисером и слюдой льняные и шерстяные платья, штаны и рубахи девушка запихнула на дно сундучка, досадуя, что приходится обряжаться в горожанку. Городская одежда ей не нравилась.

  У сагов и толкователей деления на именитых и неименитых не было. Входя в Храм, они часто меняли имена и уже никогда не добавляли вперед них "господин" или "ората", а после - род или прозвище. Только к пожилым сагам новисы обращались "учитель", а уж по одежде определить достаток можно было с большим трудом: иные саги за всю жизнь свою не держали в руках монеты, крупнее медяка, а ходили в знатных мехах и расшитых тесьмой одеждах, подаренных женами и дочерями охотников.

  Мейри пришлось все-таки встать. Она оделась, кляня пуговки, крючки и петельки на блузе и юбке. Саг пил на кухне чай, жмурясь от удовольствия. Ората Мела похмыкивала и любовно поглядывала на старика. Она привычки кузенов хорошо знала: для хозяина брала кофе юго-восточных колоний, а для его двоюродного брата - редкого гостя - дорогой душистый черный чай (саг иногда изменял своим аскетическим привычкам и давал волю маленьким слабостям).

  Мейри налила себе чашку. Ората Мела посмотрела на нее одобрительно. По ее мнению, Мейри теперь была похожа на истинную горожанку. Саг тоже поглядывал в ее сторону своим обычным безмятежным взглядом. Если бы ученица не знала, что предстоит ему в ближайшие четверти, подумала бы, что старик приехал в столицу отвлечься от бедной на события деревенской жизни.

  Между Равноденствием и Тан-Даном было более четырех семидневов празднеств, гуляний и ярмарок. В столицу съезжались торговцы, балаганщики и всякий люд, охочий до развлечений. Поговаривали, что нынешняя власть против Равноденствия ничего не имела, а вот второй праздник грозилась запретить - якобы боялась, что огненные шествия и пляски станут угрозой для города, причиной пожара. Жители пожимали плечами: сотни лет Тан-Дан праздновался с факелами и кострами. Носители огня обматывали головы и плечи пучками молодой зеленой травы, которая защищала их от искр. Молодежь посмелее надевала кожаные маски пленсов - мрачные, уродливые, с прорезями для глаз и рта. "Бесов" со смехом и выкрикиванием сакральных грах гоняли огнем по темным закоулкам города, маски с них срывались и сжигались потом, в апофеоз праздника, на главной площади у реки. "Пленсы" отбивались, "охотники" похвалялись добытыми трофеями. Все горожане соглашались, что такой праздник бесовикам, как кость в горле.

  Мейри шла по улицам Патчала, шального от предвкушения веселья, но все внимание ее было устремлено на учителя, шествующего впереди. Берф переоделся в городское, ему шло, по виду ни дать ни взять именитый господин. У дома Владыки саг обернулся к ученице и буркнул:

  Ї Молчи, смотри, слушай.

  Как будто бы она сама не знала.

  Дом игумена был под стать его хозяину - темный, аскетичный, неприветливый. Мейри уже на подходе к нему почувствовала, что удачи с единобожцем не будет, а Берф, должно быть, знал это наверняка, но если был хоть один шанс из сорока сороков, то саг готов был попытаться.

  Попасть к главному единобожцу оказалось делом не легким. Принимал он просителей и паству по ленным дням, но записываться на прием следовало за два семиднева. Саг, однако, получил разрешение на визит в этот же день - Мейри мысленно оценила "покладистость" секретаря не меньше, чем в три полновесных золотых. Оказалось, ошиблась - саг скривился и признался, что оставил в приемной пятерик своего золота. Зато ждать Мейри и сагу пришлось не больше четверти.

  Секретарю Берф назвался по родовому имени. По счастью, у него с господином Басилем имена родов были разные - их матери приходились друг другу сестрами. Кузена саг под немилость подставлять не хотел, тот был в городе человеком не последним - чиновником Совета по Колониальной Торговле.

  Ифтор принимал посетителей в скромно обставленном кабинете, лишь полки, вплотную заставленные ценными книгами и свитками, свидетельствовали о ранге его владельца. У игумена Мейри сразу почувствовала нарушения цельности "Дома", но поврежденная аура энергию не качала извне, жадно и бессовестно, как это обычно бывает у гневливых и высокомерных людей, а почему-то отдавала. С таким энергообменом жить долго ни один человек не мог. Если и держался главный единобожец за Эту Сторону, то, видно, только молитвами своей паствы, которая не давала Дому их обожаемого пастыря окончательно истощиться.

  Сага Берфа Ифтор узнал сразу же - прищурился и кивнул, будто был уверен заранее, что тот придет. Мейри единобожец окинул пристальным, оценивающим взглядом, рассмотрев ее наряд с усмешкой в уголке рта, словно тоже знал, что она не та, кем хочет казаться.

  Ї Девушка пусть выйдет за дверь, Ї мягким, но не терпящим возражений тоном проговорил Святой Пастырь, отворачиваясь от Мейри. Ї Боюсь даже предположить, уважаемый Берф, зачем вы ко мне пожаловали, но полагаю, разговор будет долгим и неприятным.

  Мейри пожала плечами и вышла. Для женщин в религии Единобожья места не было, их считали чем-то вроде разумных животных, созданных Единым для поддержания Мужчины. Сами пастыри никогда не женились, зато в Синем Квартале у верфей только и ходили разговоры о странноватых постельных предпочтениях "святых" отцов.

  Ї Не жди меня, ступай домой, Ї бросил саг девушке в спину.

  Мейри вышла на улицу. Было жарко. Она расстегнула жакет, пожалела, что не надела вместо него длинный жилет без рукавов - дни между Равноденствием и Тан-Даном всегда выдавались солнечными. Возвращаться домой не хотелось, но и сагу Мейри сейчас была не помощница. Все, что смогла она сделать - это поправить чуть "Дом" Владыки, да выгнать из него парочку тхуутов, присосавшихся к груди. Может Ифтора это и смягчит, но решающим моментом в беседе не станет. Если бы Мейри не почитала сага всей душой, отговорила бы его от затеи, чтобы не надсаживал старое сердце, но ученичество воспитало в девушке почитание учителя и понимание того, что в ее молодые года она и сороковой частицы его мудрости познать не сможет. Если от беседы Берфа с Ифтором суждено равновесию стихий сдвинуться хоть на чуть в сторону света, скажется это и через сотни лет. Так бывает. Живые Боги внимательны к усилиям людей, вот только эффект от тех усилий не всегда меряется одной человеческой жизнью.

  Жизнь города кипела вокруг. Мейри заглянула в пару книжных и эпистолярных лавок, прошлась по набережной, купила себе на лотке рыбный пирожок. За ней увязались нагловатые школяры, посвистывая и выкрикивая пошлости, и девушка, спасаясь от их внимания, юркнула в людской поток. Горожане, кидая друг другу короткие фразы, шли куда-то целенаправленно, торопясь и увлекая за собой все новых прохожих. Толпа кривыми переулками вывела ее к площади перед низким каменным зданием, в котором сагиня узнала старое Пятихрамье с выдающейся на восток апсидой огня. Храм уже не давал потоков, стены его были осквернены похабными картинками, он был как старик, покрытый язвами, покинутый всеми перед лицом смерти, но вдруг обнаруживший, что дочери и сыновья его вернулись в раскаянии и прощаются с ним, исполненные горя. Мейри увидела слабые завихрения стихий над крышей. Храм был еще жив, он откликался.