Не бойся Адама - Жан-Кристоф Руфин

– Срок нашего контракта истек. Мы свободны. Так сказал эта свинья Арчибальд?

Поль кивнул в ожидании продолжения.

– Свободу, которую он вдруг решил нам возвратить, мы, насколько я знаю, никогда и не теряли. Мы не его служащие и никогда ими не были. Мы по собственному желанию согласились помочь ему в расследовании запутанного дела. Он дал нам отставку, – ну и что?

Под грохот мотора они влетели на окруженную колоннадами восьмиугольную площадь как раз тогда, когда первый луч солнца прорезал плотную пелену дождя. От мостовых шел пар и голубыми струйками поднимался к небу.

– Но никто не вправе решать за нас, что нам делать дальше.

– Ты хочешь сказать, мы продолжим, несмотря ни на что?

– А ты решил дать задний ход?

– Нет.

– Тем лучше. Я тоже.

Они взглянули друг на друга и рассмеялись.

Поль и Керри подъезжали к отелю. Заложив крутой вираж шофер остановил машину. Первый взгляд он бросил не на счетчик, а на часы, чтобы увериться в своем мастерстве. Несмотря на солнце, освещавшее дальнюю часть площади, дождь не хотел сдаваться и поливал землю теплыми струями воды. Поль распахнул плащ, чтобы укрыть Керри. Они добежали до входа, поднялись в свои комнаты, приняли душ и переоделись, Облачившись в белые брюки и завязав на талии элегантную блузку Керри пришла в комнату Поля. Она уселась в кресло, а Поль завернувшись в белый гостиничный халат, растянулся на кровати, положив руку под голову.

– Первым делом, – начала Керри, – надо отыскать ту девицу. Необходимо проверить адрес в Нью-Йорке, который нам дал Джонатан. Вот, не успели сразу сообщить об этом в Провиденс, а теперь так и так поздно. Придется пахать самим.

– Интересно, чей это адрес: частного лица или каких-нибудь экологов?

– Это может быть просто ловушка. Чтобы подобраться к ним, надо придумать себе легенду, а мне и вовсе лучше держаться в стороне, потому что эти ребята меня уже знают.

– В «Одной планете»?

– Возможно, не только. Слухи распространяются быстро.

Говоря, Керри машинально теребила узел на блузке. Поль никак не мог отделаться от мыслей об этой Жюльетте, в чьих руках был ключ от всего дела и чье присутствие он начинал физически ощущать рядом с собой. Если только она не карта в чужой игре.

– Сегодня вечером сэр Арчибальд доставит тебя в Нью-Йорк. Когда ты от него отделаешься, не садись на самолет до Атланты, а бери такси и поезжай на Манхэттен.

– А ты? – спросил Поль.

– Все, чего я хочу, это остаться с тобой, но мне придется прокатиться по Европе прежде, чем мы снова встретимся.

– Поглазеть на витрины в Милане…

– К сожалению, нет, но это и к лучшему. Послушай-ка, этой ночью мне что-то не спалось, и я просмотрела почту, которую в последние дни нам присылал Тайсен. Там было кое-что весьма интересное об этом польском профессоре из Вроцлава.

Поль понял, что Керри в очередной раз вырвалась вперед, но теперь его это не задевало.

– Представь себе, что Рогульский не всегда работал на Востоке. В 1972 году он получил стипендию и два года провел в одном из австрийских университетов.

– Ну и что? – пробурчал Поль.

– А вот что. Догадайся, что он там изучал. Философию у некоего Конрада Фрича. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Ничего.

– Мне тоже. Пожалуй, слабоваты мы в философии.

Поль готов был это признать, но восполнять пробел в образовании ему хотелось меньше всего.

– Так вот, я поглядела в Сети, и знаешь, что я обнаружила? Этот Фрич – один из гуру защитников окружающей среды, у него несколько пухлых трудов в той области, которую называют фундаментальной экологией. Он оказал огромное влияние на университетскую публику по всему свету.

– Ну и?…

– Надо бы побольше узнать о том, с кем там общался Рогульский, и повидать славного профессора Фрича – ему уже стукнуло восемьдесят восемь. Может быть, он и есть та ниточка между поляком и американцами, которой нам недостает. Если она существует, конечно.

Безупречная логика. Керри была права по всем пунктам.

– Значит, ты едешь в Австрию?

– Совсем ненадолго. Я бы хотела встретиться с тобой в Нью-Йорке самое позднее через три дня.

Быть полицейским в Филадельфии – не очень-то завидная судьба. Спокойствие здесь только внешнее: всем кажется, что жизнь в городе замерла, а на самом деле в Филадельфии не меньше работы, чем в Майами или в Чикаго. К счастью, на склоне лет тут еще можно рассчитывать на несколько теплых местечек. Бертону Хопкинсу в его шестьдесят два досталось одно из самых желанных: он охранял Мемориал.

Работа заключалась в том, чтобы изо дня в день мерить шагами маленькую, засаженную деревьями площадь, где единственными выходящими из ряда вон происшествиями оставались перебранки пожилых дам с их песиками. Бертона часто фотографировали туристы, и иногда ему казалось, что он и сам стал частью исторического достояния страны. Его добродушный вид, нависающий над поясом живот и пугавшие детей усы безошибочно указывали на принадлежность Бертона к давно ушедшим временам, когда полицейских уважали, знали в лицо и даже иной раз любили.

Помимо прочего, он жил совсем недалеко от работы и ходил к Мемориалу пешком, вдыхая уличный воздух и запахи разных времен года. Больше всего он любил весну. В Пенсильвании она запаздывает, но приходит всегда как-то сразу, словно приехавший без предупреждения друг, которого ты и не надеялся уже увидеть.

В его возрасте Бертону больше не приходилось стоять на страже порядка. Он просто задирал нос и всматривался в бледно-голубое небо, видневшееся между стеклянными зданиями. Вот почему он и не заметил в то утро остановившийся возле одного из гаражей «шевроле». Когда Бертон поравнялся с машиной, ее дверца открылась, и на мостовую вышла женщина. Темноволосая, очень стройная, в чуть великоватом для нее пальто, она быстрым шагом приблизилась к старому полицейскому.

– Берт, – тихо позвала она.

Тот обернулся, нахмурив брови и посмотрев на нее одновременно возмущенно и добродушно, как, по его мнению, и полагалось представителю власти.

– Жюльетта!

Берт обхватил девушку за плечи и расцеловал в обе щеки. Потом он настороженно огляделся, боясь, что кто-то заметит его неподобающий чести мундира поступок.

– Каким ветром тебя занесло в Филадельфию?

– Я же писала, что буду у вас проездом. Вы получили письмо?

– Да, и посылку тоже. Я храню ее дома. Ты здесь надолго?

– Уезжаю сегодня вечером.

– Вот как! А Луиза отправилась на всю неделю к тетушке в Балтимор. Ты бы предупредила пораньше.

– Точно не знала, когда выберусь, – пробормотала Жюльетта, опуская глаза.

– Да, ты совсем не меняешься, – сказал Бертон, сдерживая всхлип сожаления о прошлом.

Когда Жюльетта впервые приехала в Филадельфию, ей было всего восемнадцать лет. Она выдержала настоящий бой со своими родителями, не желавшими отпускать ее, и Жюльетте пришлось соглашаться на одно из последних предложений ассоциации, подыскивавшей изучающих английский язык студенток для бесплатной – за стол и жилье – работы в американских семьях. От нее не скрыли, что место не очень завидное: дом вполне заурядного полицейского. Его жена была инвалидом, и честному служаке приходилось одному воспитывать свою внучку Луизу, оставшуюся у него на руках после скандального развода родителей. О своих отношениях со старым полицейским, считавшим теперь Жюльетту своей дочкой, она ни словом и не обмолвилась на допросах в Южной Африке.

Дело в том, что во время своей жизни в Филадельфии она впервые поняла, что такое нежность. Несмотря на пережитые неприятности, десятилетняя Луиза росла очень веселой девочкой. Квакерская строгость, унаследованная Бертоном от матери, уравновешивалась ирландской кровью по отцовской линии. Бертон показал Жюльетте, что такое тепло человеческих отношений и привил вкус к доброму виски, которым полагалось наслаждаться лишь после захода солнца.

– Проводи меня до Мемориала. Все-таки расскажешь мне про свою жизнь.

– Нет, Берт, мне очень жаль. Я обязательно приеду в следующем месяце дня на три-четыре, а теперь слешу на самолет. Сейчас весна, и мой друг-садовник – помнишь, я тебе о нем рассказывала, – ждет меня с семенами. Я просто заскочила их забрать. Увидимся позже.

Бертон нахмурился:

– Если хочешь знать мое мнение, в твоей истории с семенами концы с концами не сходятся.

Жюльетта вздрогнула. Она хотела что-то сказать, но старый полицейский уже подошел к ней и ткнул в нее пальцем:

– За всем этим любовные шашни, ведь верно?

На лице Жюльетты отразилось облегчение, которое Бертон принял за смущение.

– Загнал-таки тебя в угол! В этих делах меня не обманешь. Не для того я тридцать лет прослужил в полиции, чтобы ты меня обдурила! Я любого выведу на чистую воду.

Жюльетта заморгала, как будто ее застали врасплох, и опустила глаза.

– Ну все, ты арестована. Пошли со мной до Мемориала. По дороге во всем сознаешься. Как его зовут?