Семейные тайны (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

Уже дома, поднявшись к себе, я с лёгким трепетом развернул пропуск в новую жизнь для нас с Варварой и Александры с Юрием:

Настоящим удостоверяю, что я, Татьяна Андреевна Луговая, дворянка, получила от целительницы Анфисы Демидовой Видяевой пятьсот рублей ассигнациями за пристройство незаконнорожденной дочери моей в семью князя Дмитрия Сергеевича Бельского. От всех прав своих в отношении дочери настоящим отрекаюсь, каковое отречение и заверяю собственноручною подписью.

Татьяна Андреевна Луговая, писано в селе Карино Зарайского уезда земли Московской 5-го числа марта месяца года от Р.Х. 1807-го.

Да уж... Хитрая бумажка-то. С одной стороны, ничего не сказано об отце девочки, как и о самой Ломской. Хотя матушка, помнится, говорила со слов Луговой не о Ломской, а просто о посреднице, которая уже мертва, а под такое определение и Видяева более чем подходит. С другой стороны, указано, что мать девочки дворянка, но не указана сословная принадлежность отца. Опять же, незаконнорожденность дочери прописана прямо и недвусмысленно. Так что для Бельских бумага и вправду исключительно опасная и её оглашение стало бы для них большой неприятностью. Кстати... А ведь раз Луговая подтверждает получение денег от Видяевой, а не от Ломской, то расписка-то составлена для спокойствия именно Видяевой! И как тогда она оказалась у Ломской? В который раз уже в этом запутанном деле каждое новое открытие снимает один вопрос и тут же ставит новый...

Допрос Лизунова, выезды к нему и в лавку для изъятия бумаг — всё это заняло немало времени, и потому отправиться к князю Бельскому я решил наутро. Успел доложить отцу и матушке, что расписка Луговой у меня, и таким образом всё завтра решится в мою пользу. Дядя, которого отец известил по телефону, сказал, что с утра будет в Думе и позвонит узнать новости, как только освободится. Ну да. Всё, в общем, правильно. Я своего добился, я победитель и завтра моя победа получит своё ритуальное подтверждение — я попрошу у князя руки его младшей дочери и получу и его, и её согласие. Потом уже дядя с отцом будут заключать с Бельскими новый уговор на старых условиях. Всё прекрасно, все рады и довольны, включая Александру с Юрием. Занавес!

Только почему-то я, весь такой победоносный и мудрый, ощущал себя вовсе не так, как следовало бы того ожидать в имеющихся обстоятельствах. На душе было как-то неспокойно — то ли я сделал что-то не то, то ли не сделал того, что нужно. Покопавшись в этих ощущениях и сопутствующих им мыслях, я весьма быстро установил причину столь неприятного состояния — убийство Петра Бабурова так и оставалось нераскрытым. Странно, да? Все дела, что из того убийства проистекли, благополучно завершены — сообщники Малецкого изловлены (Елисеев со всей определённостью утверждал, что на свободе не остался никто), убийца Жангуловой пойман и изобличён, тайна происхождения княжны Александры Бельской мне известна, Варвара скоро станет моей женой, та же Александра выйдет замуж за лейтенанта Азарьева, даже сам Бабуров уже по-христиански похоронен, а его убийство всё так же покрыто тайной. Все, кого можно было в том подозревать, оказались ни при чём — Ломский, говоря, что застал Петьку уже мёртвым, врать после монастырской обработки не мог, Лизунов не решился бы убивать ножом, никакого отъявленного головореза среди сообщников Малецкого так и не сыскалось, а версия об убийстве Бабурова князем Бельским смотрелась до крайности невероятной. Но ведь кто-то же Петра Бабурова зарезал, совершив это умело и жестоко. Где и как мне теперь того убийцу искать?! А искать надо, потому что Лиде я обещал не только найти останки её непутёвого мужа, но и выяснить, что с ним произошло. Вот с такими, прямо скажу, невесёлыми мыслями я и лёг спать, понадеявшись на то, что утро вечера мудренее.

С утра, однако, ожидаемо выяснилось, что надеялся я напрасно — все мои мысли сразу же с момента пробуждения занимал предстоящий поход к Бельским. Впрочем, не только мысли, но и вообще всё моё время — надо же было собраться.

Князь Бельский меня, как я понимаю, ожидал — докладывать ему о моём визите в этот раз не стали, сразу же проводили меня в кабинет. Интересно, это он просто на будущее велел прислуге встречать меня именно так, или же и вправду полагал, что я управлюсь с выполнением его условия столь быстро? Если так, то мне это, не буду скрывать, очень даже льстило.

— Надо же, я полагал, что расписка дана была на имя Ломской, — удивился князь, прочитав бумагу и положив её на стол с превеликой осторожностью, как какую-то драгоценность или, наоборот, крайне опасную штуку. Строго говоря, для него она была и тем, и другим. — Татьяна, умница, на Видяеву выписала... Что же, осталось только эту проклятую расписку сжечь, и я зову княгиню и обеих княжон. Пойдёмте, Алексей Филиппович, я сожгу её при вас.

Против такой постановки дела у меня никаких возражений не нашлось. Так даже лучше — и князю спокойнее будет, что найдётся, в случае чего, свидетель, который подтвердит уничтожение расписки, и я буду крепче спать, увидев бесславный конец этой бумаги своими глазами, пусть лично меня её содержание и не затрагивает. Мы прошли в курительную комнату, князь скомкал расписку, но в массивную мраморную пепельницу положил её столь же бережно, как до того на стол. Достав из небольшой шкатулочки длинную спичку, князь чиркнул ею о крышку этакого настольного спичечного коробка, поднёс огонь к бумаге и тайна рождения княжны Александры Дмитриевны Бельской так тайной и осталась...

Проводив меня обратно в кабинет, князь не стал посылать за супругой и дочерьми, отправившись за оными сам. Доверие, стало быть, показывает, оставляя меня одного в кабинете — отец, например, на моей памяти так ни с кем из гостей не поступал. Ну и уважение князь выказал мне тоже, обойдясь без посредничества прислуги в вызове домашних.

Пришлось подождать — должно быть, князь потратил какое-то время, объясняя положение дел супруге. Когда Дмитрий Сергеевич вернулся, подождать пришлось уже нам двоим, не иначе, княгиня решила надеть более приличествующее такому случаю платье. Кажется, в этом я не ошибся, потому как обе княжны явились раньше и княгиню мы ждали ещё минут пять все вместе. Встав с приходом княгини, мы так и оставались стоять, как это приличествовало торжественности момента.

— Александра, — обратился князь к старшей дочери, — ты можешь отписать Юрию, чтобы присылал сватов в удобное для себя время, но до Рождественского поста.

Не скрою, видеть изумление старшей княжны (да, уже безо всяких оговорок княжны) мне было приятно. Когда вот так сразу сам видишь последствия своих поступков, делать добрые дела хочется ещё и ещё. Надо отдать Александре должное, в себя она пришла довольно скоро и с радостным визгом кинулась к отцу с объятиями.

— Ну полно тебе, полно, — увещевал её отец, — уймись уже, у нас же гость!

Александра унялась, поклонилась князю, и с княгиней обнималась уже чинно и скромно, также предварительно ей поклонившись. Поклон достался и мне, но перед тем я получил исполненный благодарности взгляд. Восстановленную было благопристойность происходящего испортила, однако, Варвара, кинувшись обнимать сестру и сбивчиво рассказывать ей, как рада она такому повороту в её жизни.

— Варвара, — настал черёд младшей княжны, — Алексей Филиппович Левской просит твоей руки.

Ох, это надо было видеть, как грамотно и убедительно изобразила Варенька скромность да послушание, и слышать, каким невинным голосочком выразила полное согласие с родительской на то волей. Прямо воплощение кроткости и смирения... Эх, Оленьку бы сюда, запечатлеть это! Ну а что глазки при том младшая княжна старательно прятала, да и в голосочке слышалось этакое взволнованное придыхание, так оно вроде как и несчитаемо...

Князь напомнил, что ждёт Андрея Васильевича и Филиппа Васильевича Левских для подготовки бумаг по землям в Александровском уезде, после чего нас милостиво отправили гулять в сад.

— Алексей, как тебе это удалось?! — на одном дыхании выпалила Варвара, едва мы вышли из дома.