Бремя белых. Необыкновенный расизм - Андрей Буровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здание должно быть подавляюще громадным — это главное. Идею стадного коллективизма идеально выражает колоссальное общественное здание — типа «сталинских небоскребов» в Москве, стадиона на 300 тысяч зрителей, или неправдоподобно большого помпезного Рейхстага. Или дворцов китайских императоров. Или пирамид и Древнего Вавилона.
Шествия выражают ту же идею: включенности в общность, шумно выражаемую идею коллективного могущества. Факельное шествие в этом смысле ничем не отличается от первомайской демонстрации.
Еще раз подчеркну — у европейцев все это тоже есть. Но кое-что есть ТОЛЬКО у европейцев.
В области поэзии и литературы это произведения с ярко выраженной «мужской» эстетикой: эмоции приглушены, показаны скорее намеком, выражены через жест, позу, короткую отрывистую фразу — но не размазаны в длинных эмоциональных диалогах и сентиментальных описаниях. Это эстетика человека с богатым внутренним миром, который мало демонстрируется и не часто, не всем показывается.
Таково творчество Редьярда Киплинга, поэзия Николая Гумилева. Она, по словам автора, «не оскорбляет читателя неврастенией, не унижает душевной теплотой, не надоедает многозначительными намеками на содержимое выеденного яйца». В которой очень беспощадно осознается вся жестокость и вся красота жизни.
Вот типичное стихотворение Гумилева:
Углубись в заснеженные горы.Заблудился старый конкистадор.В дымном небе плавали кондоры,Нависали снежные громады.Восемь дней скитался он без пищи.Конь издох, и под крутым уступомОн воздвиг удобное жилище,Чтоб не расставаться с милым трупом.Тут он жил в тени густых смоковниц.Песни пел о солнечной Кастилье.Вспоминал сраженья и любовниц,Видел то пищали, то мантильи.Как всегда, был дерзок и спокоенИ не знал ни ужаса, ни злости.Смерть пришла. И предложил ей воинПоиграть в изломанные кости.
Попробуйте найти такой же гимн самостоятельной личности, играющей в кости с собственной смертью, в поэзии неевропейского мира. Или что-то похожее на приключения Маугли и других героев Редьярда Киплинга.
Лично меня до глубины души поразил музей, созданный при генерале Франко в Испании, в мадридской крепости Алькасар. История такова…
22 июля 1936 года толедские фашисты, преследуемые местными же революционными анархистами, укрылись в древнем мавританском замке Алькасар в центре города. Всего 1205 военных и 555 гражданских — солдаты, офицеры, кадеты военного училища и просто сторонники «Фаланха Эспаньола» — «Испанской фаланги», со своими семьями. Возглавил осажденных 60-летний высокий старик — полковник Хосе Этуарте Москардо, директор толедской военной школы.
Штаб республиканцев расположился напротив Алькасара в музее живописца Эль Греко. Обе стороны прекрасно видели друг друга.
Алькасар не был готов к осаде — ни воды, ни пищи, ни боеприпасов. Но и необученные дружины анархистов с единственной прибывшей из Мадрида пушкой не были готовы к штурму. Марокканская кавалерия, авангард армии Франко, уже подходила к Толедо. Республиканцы должны были любой ценой взять Алькасар. Фашисты должны были любой ценой удержать Алькасар.
23 июля 1936 года коменданту Алькасара, полковнику Москардо, позвонил командир осаждающих крепость отрядов анархистов. Он потребовал от Москардо сдачи Алькасара, пригрозив в случае отказа расстрелять его сына-подростка, единственного позднего ребенка. Парня привели в штаб красных. Командир (имени которого я знать не хочу) передал телефонную трубку сыну полковника.
Состоялся следующий разговор. Сын:
— Папа!
Полковник Москардо:
— Да, сын, в чем дело?
Сын:
— Они говорят, что расстреляют меня, если ты не сдашь крепость.
Полковник Москардо:
— Тогда вручи свою душу Господу, крикни: «Да здравствует Испания!» — и умри как патриот.
Сын:
— Я обнимаю тебя, папа.
Полковник Москардо:
— И я обнимаю тебя, сын.
Не опуская трубку, полковник Москардо проговорил вновь взявшему трубку… существу:
— Ваш срок ничего не значит. Алькасар не будет сдан.
После этого он бросил трубку, а его сын прожил считаные минуты. Он умер, крикнув «Да здравствует Испания!», как ему и советовал папа. По одной из версий, отец успел выйти на стену и видел, как анархисты убивают его ребенка. По другой версии, он занялся другими делами, стараясь не слышать залпа. Вряд ли это принципиально важно.
Осада длилась больше 70 дней. Республиканцы сидели за баррикадами, в креслах-качалках, под солнечными зонтиками. У них были еда, вода, прохладительные напитки, вино и коньяк. Сидели, читали творения Маркса, спорили о сущности революционного террора по Сталину и Троцкому. Временами вспыхивала вялая ружейная перестрелка: сходящие с ума без воды, смертельно голодные фашисты с башен замка стреляли по хлебным очередям. Городское радио играло и в крепости, и в городе.
Анархисты в приступе революционного остервенения пригнали в Толедо эшелон цистерн с бензином — хотели закачать бензин в замок и поджечь. Бензин вспыхнул, превращая в живые факелы самих анархистов. Свидетели говорили — он вспыхнул чудесным образом, сам собой, непостижимо для человеческого ума.
В крепости не было еды. Воды тоже не было. Сходивших с ума без воды приходилось тут же убивать.
29 сентября 1936 войска Франко прорвали осаду и спасли гарнизон Алькасара. Полковник Москардо умер в 1956 году, в возрасте 80 лет. Трудно передать словами уважение, которое окружало его до последнего часа во всех классах общества. Когда военный пенсионер Москардо входил в комнату, генералы вставали.
А в крепости Алькасар поставили памятник полковнику Хосе Этуарте Москардо. В комнате, где когда-то полковник Москардо говорил с человекоподобными, — музей. Там стоит телефонный аппарат, пожелтевшие фотографии развешаны на стенах, и висящие там же переводы телефонного разговора на всевозможные языки, в том числе на арабский, японский и иврит.
Не сомневаюсь, что и неевропейцы способны на самопожертвование. Но кто, кроме людей белой расы, мог бы создать именно такой музей? Музей, подобный воплощенным в экспозициях стихам Киплинга и Гумилева?
О Едином и Необорном
Можно поспорить о том, когда именно человек познал Бога. Не племенного божка и не воплощение дождя или выпавшей росы. А Бога, сотворившего материальный мир.
Есть версия, что Бога создало воображение древних иудеев в XII–XI веках до P. X.
Есть версия, что это еще раньше, в XVI–XV веках до P. X. произошло в Древнем Египте.
Есть версия, что Бога первыми познали древние персы в XII или в X веке до P. X.
Скорее всего, это происходило не один раз… Но не в Африке, не на острове Ява и не в Китае.
Можно спорить и о том, что же, собственно, произошло: человек «выдумал» Бога или познал Бога, как всякий факт окружающего мира. Об этом у меня есть некое (глубоко не оригинальное) мнение, но навязывать его я не буду. В конце концов, если у атеистов так плохо с воображением — что тут можно поделать? Или это на них каким-то странным образом действует кровь отдаленнейших предков, подобных бушменам? Не ведаю…
Потому что спорить можно о многом, но вот факт — Бога познал или Бога «придумал» европеоид. Священники поправят: Бог открылся европеоиду… Но отрицать, что именно европеоиду, не сможет никто.
И Мир Иной придумал европеоид. Уже в арийском язычестве, и греков, и германцев, и индусов, и персов, и кельтов есть много черточек, прямо ведущих к Единобожию и к представлениям о каком-то Ином Мире, лежащем по ту сторону Неизбежного.
Идея загробного Суда есть у многих народов. Буддизм в Центральной Азии и в Китае обзавелся своим адом, с набором устрашающих пыток. Описывая судьбу грешников, китайцы сильно гуманизировали и приукрасили картину реального суда в Поднебесной, но все равно получилось устрашающе.
Вот только интересная деталь: ад у китайцев есть, а вот рая — нет и не предвидится. Просветленные, достигая совершенства, становятся своего рода надчеловеческими существами — чем-то вроде языческих божеств или волшебников, но остаются они в этом мире.
Потому что никакого Иного Мира просто-напросто нет. Китаец живет в этом мире, плоско-материальном, и никаком другом.
А вот у древних ариев уже появилась мысль, что хотя бы отдельные люди, проявляя исключительные качества и имея особые заслуги, могут после смерти жить с богами. И что боги не просто бегают вокруг и безобразничают, а живут в неком другом мире, более совершенном, чем наш.
Эти представления лучше всего изучены у древних греков, но у них получилось примитивнее, чем у их вечных оппонентов — персов. У греков герой — это сын божества, он генетически отличается от людей. А вот персы полагали, что для посмертной судьбы человека происхождение не важно, важны личные заслуги и усилия. Примерно так же думали и германцы, и кельты.
