Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Ночью на Глафиру навалилась бессонница. Нерешенные вопросы стояли колом в голове. И никакого тебе «утро вечера мудренее». Она боялась этого утра больше, чем бессонной ночи. Ей казалось, что утром приключится еще что-нибудь более страшное – ее схватят, поведут в участок, будут кричать и задавать вопросы. Деньги к деньгам, говорят, а беда к беде. Взяла у Виля кошелек неизвестно по какому праву, вот и получила от судьбы зуботычину. Уж больно стремительно протекает ее петербургская жизнь. Наверняка злостная фортуна ее держит в загашнике еще какой-нибудь мерзкий подарок.

Надо решить главный вопрос: что делать дальше? Мысль эта крутилась по спирали, предлагала разнообразные картинки, совершала новый виток, но все оставалось на том же месте. Змея, кусающая себя за хвост. Знак этот Глафира видела у масонов. Мудрая аллегория, как раз подходит к ее теперешнему состоянию.

О чем это она правильно думала давеча, когда тащилась на Добром за офицерами? Какой-то был найдет правильный эпитет, точный и подходящий к случаю? Ах, вот… она бесполое существо. Ни мужчина, ни женщина. Она сама сделала выбор, бежав из деревни, а дальше просто плыла по течению, как щепка в волнах Невы. Неужели ей предстоит до смертного часа оставаться немцем Шлосом – заезжим масоном из Гамбурга? Сейчас она перестала прятаться, вышла в свет, как сказала бы покойная матушка. Сама собой возникла легенда об ее искусственной молодости. Феврония принесла ей тоненькие усики из живых волос, мол, наклей. Наклеила, очень себе не понравилась. Потом от едкого клея кожа над губой вспухла. Она не может вечно оставаться мужчиной! Все-таки жизнь не театр. Когда-нибудь ее разоблачат и сошлют на каторгу.

Тут, уже какой раз, вспомнилась история, которой опекун Ипполит Иванович развлекал за обедом тетку Марью. Жил, де, на свете загадочный кавалер де Эон, француз, а может, англичанин, который прибыл в Россию в женском обличье и даже сподобился стать чтицей у самой государыни Елизаветы. Потом все узнали, что он шпион и авантюрист, но пол его для всех по-прежнему оставался загадкой. Опекун говорил, что ростом этот Эон был, как мальчик с пальчик, но при этом отлично держался в седле, фехтовал, обладал отчаянной смелостью и прочая, прочая… Помер небось бедолага. Вот тут-то его пол и обнаружился. Это, стало быть, с покойника штаны спускали или, что еще хуже, подол задирали.… Срам-то какой? Тьфу, тьфу…

Глафира не хочет для себя такой участи. И вообще она устала быть мужчиной. До этого вечера она считала, что у нее уже есть избранник. Она жаждала любви, а вместо этого ей приходилось надевать штаны и изо дня в день ломать комедию. И кого же она избрала, наивная дурочка? Конечно, его, красавца Федора Бакунина! Глафира как только поняла, что влюбилась, успела все в уме проиграть. Она добивается наследства, сбрасывает с себя мужской костюм и предстает перед Бакуниным во всем блеске своей девичьей красоты. Ладно, пусть не красоты, и получше ее бывают. Но она обаятельна. И сама интрига должна ей помочь в достижении счастья. Федор скажет: «Ах, неужели это вы? В уменьи вашем вести беседы я уже убедился, а теперь я вижу, что вы прекрасны. Вы успели стать моим другом, а теперь я прошу вас стать моей женой».

Картина была сладостной, и Глафира с удовольствием прокручивала ее перед глазами, добавляя все новые и новые волнующие подробности. А теперь как пелена с глаз. Как она сразу-то не поняла, что Варенька влюблена в этого щеголя? Если догадка ее верна, то на картинках со счастливым концом надо ставить крест. По совести, в женихи Варе Бакунин куда больше подходит и по положению, и по деньгам. И никогда, никогда она не будет соперницей любимой сестре. Но ведь этот напыщенный индюк от Вареньки нос воротит.

А Глафира теперь кто? Бесприданница. Правда, сейчас одной заботой меньше. Не надо доказывать в опекунском совете, что она есть Глафира Турлина, законная владелица завещанных богатств, поскольку все богатства корова языком слизнула. Большой язык у опекуна Ипполита Ивановича.

А ведь так все хорошо получалось. Судьба послала ей Степана, и он клятвенно обещал заступиться за нее в опекунском совете. Правда, мелькнул Кокошкин перед глазами и опять исчез. Оказывается, его полк в Псков переводят, а то, что он в последний день обрел Глафиру, он так и сказал – обрел, есть чудо и игра природы. Теперь у нее на руках все адреса и названия полков, хочешь пиши, хочешь в гости приезжай, только надобность в этом уже отпала.

В трактире Глафира рассказала Степану все честно, ни одной подробности не утаила, если не считать Отто Виля с его странным поручением. Об этом Глафира решила умолчать. Степан с этими разговорами про заговор ее на смех подымет. И потом совестно было говорить, что она у Виля деньги взяла. С Альбертом другое, здесь у нее было безвыходное положение. Но и здесь Степан, морщась неодобрительно, бросил в сердцах:

– Обворовывать покойников, Глаша, грех не меньший, чем живых обирать.

– Но я в долг взяла. Получу наследство, все до копеечки отдам.

Степана история Глафиры удивила гораздо меньше, чем она ожидала. Он ей и раньше говорил, что она отчаянная, что характер у нее непредсказуемый, а теперь, мол, жизнь подтвердила его догадки. «Летит наша бренная ладья по реке жизни, – сказал ей Степан, он любил иногда изъясняться высокопарно, – и не замечаешь за суетой, что корабль-то гнилой».

– Степ, ты не мудри, ты дело говори.

– На меня ты можешь во всем рассчитывать. Надо будет, в отпуск пойду, чтоб твоими делами заниматься. Только бы не услали нас Пугача усмирять. Но вроде дело к развязке движется. И без нас, похоже, обойдутся. Может, тебе деньги нужны?

– Нет. Деньги у меня есть.

– Повтори-ка еще раз, где ты квартируешь?

Уже когда расставались и Степан, опаздывая в казармы, чуть не подпрыгивал от нетерпения, он спросил в какой уже раз:

– Так ты правда не замужем? Ты меня не обманываешь?

Все-таки улыбка у него глупая. Чему радоваться-то, если у нее вся жизнь под откос? А теперь и денег нет, и надобность в Степане отпала. И опять в углу комнаты клубились неведомые тени, и змеей вползал вопрос: что делать? Как дальше жить?

Глафира пробудилась от невыносимой боли. Лежала неудобно, и судорога свела руку. Она никак не могла сообразить, сгущаются ли сумерки за окном или наоборот, день их сейчас слижет. Если бы она увидела через стекло, что снег покрыл землю, а деревья окучерявил иней, она нашла бы это вполне естественным, потому что никак не могла вплыть в реальность из только что увиденного сна.