Багровый молот - Алекс Брандт

Фёрнеру не потребовалось много времени, чтобы принять решение.

— Передайте: мы согласны на эти условия. Но если она хочет нас обмануть, пусть знает: наказанием будет страшная мука из тех, что когда-либо испытывал человек.

— Ваше преосвященство, чтобы отпустить ее дочерей и сына, необходимо ваше письменное…

— Ни в коем случае. Ее дочерей до особых распоряжений перевезти в Цайль. Сына — оставить. Я сам его допрошу, когда силы вернутся. Идите же, Николас. Дело не терпит задержки.

Глава 22

Сорок ударов сердца. Пятьдесят. Тысяча.

Серая вода, серое небо, серые валуны на разбитой дороге. Каменный мост, стягивающий течение Майна, маленький домик смотрителя. Пурпурно-золотой лес распластал осыпающиеся крылья по берегам, словно огромная, умирающая от холода райская птица.

— Их перевозят в Цайль, — сказал Вильгельм, явившийся утром. — Обеих: Урсулу и Вейнтлетт.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Альфред.

— Отец имеет привычку громко разговаривать, не закрывая при этом дверей, — криво усмехнувшись, ответил Вильгельм. — Их повезут по личному распоряжению Фёрнера. Сегодня, в три пополудни. Можно будет перехватить по дороге, я знаю подходящее место.

От чужого нагрудника кисло пахнет железом, ледяной страх смешан с обжигающим чувством надежды. Через несколько минут на дороге появится Томас: он должен предупредить, что карета едет. Вильгельм сказал, что обычно в таких случаях конвой состоит из пяти человек: один — в карете, двое — верхом. Еще один — на козлах, рядом с возницей.

— Значит, четверо против пятерых? — спросил Ханс.

— Трое, — спокойно ответил Пфюттер. — Я не поеду.

В тот вечер, когда они сидели в «Генрихе Святом» и чуть было не подрались с солдатами, Вильгельм сказал, что выступить против государственной власти — то же, что выступить против родного отца. Но сейчас, после долгих, томительных минут ожидания, Альфред думал иначе. Выступить против государственной власти — то же, что выйти одному на пустую дорогу и смотреть, как навстречу тебе движутся, стуча сандалиями, стальные когорты римского легиона. Солнце вспыхивает звездами на доспехах, над ровными рядами покачиваются деревянные выпрямленные ладони, значки манипул. Длань, которая простерлась над целым миром… Как можно противостоять им? Они сомнут хоть одного, хоть десяток, хоть сотню. Их броня отразит любую атаку, тяжелые, подбитые гвоздями калиги[107] втопчут соперника в грязь.

— Я не поеду, — повторил Вильгельм.

— Шутишь?

— Среди тех, кто сопровождает карету, могут быть знакомые и сослуживцы отца. Я не смогу выстрелить в них.

— Оставляешь грязную работу друзьям? — фыркнул Альфред. — Очень благородно, я тронут.

— Я не поеду, — повторил Вильгельм. — Буду ждать вас неподалеку, со свежими лошадьми. И помогу переправить дочерей Хаана в Нюрнберг, когда все закончится.

Черный дрозд с острым, янтарным клювом сел на ветку высокого тополя, взъерошил перья, настороженно поглядел на пустую дорогу. Никого. Может, оно и к лучшему. Пусть пройдет еще немного времени, пусть сердце привыкнет, перестанет биться так часто… Альфред стиснул зубы, а затем резко, одним движением вырвал из ножен клинок. Миланская сталь, литые полосы гарды. Этот клинок он приобрел в Болонье, три года назад. С тех пор шпага несколько раз резала чужие пальцы, и рассекала кожу, и на несколько пядей погружалась в человеческое тело — но никогда не отнимала жизнь. Должно быть, сегодня будет иначе.

— По дороге из Бамберга в Цайль есть каменный мост, — объяснял Вильгельм. — Возле него — домик смотрителя. Лучшего места нельзя придумать. Вы обезоружите смотрителя и двух солдат, которые будут с ним. И станете ждать.

— Сколько у нас времени?

— Мало. Вечером, до наступления темноты, все прилегающие к Бамбергу дороги объезжает конный патруль.

И они ждали. Смотрителя и солдат Ханс связал, заткнул им рты тряпкой, спрятал в чулане. Полежат несколько часов и очухаются, ничего с ними не будет. Пусть отдыхают, пока поработает их арсенал. Два шлема и два нагрудника. Два пистолета и одна старая аркебуза. Три пороховницы и мешочек с двадцатью пулями. Если прибавить к этому пистолеты, которые привез с собой Томас, и их с Хансом шпаги, получается и вовсе не плохо.

Рогатку, перегораживающую путь, они протащили немного вперед. Карета доедет до нее и остановится. И тогда Томас, который спрячется в доме смотрителя, окажется у них позади, перекроет путь к отступлению. Что дальше? Несколько вопросов, чтобы удостовериться, что в карете находятся те, кто им нужен. Затем — выстрелы в лошадей.

Сорок ударов сердца.

— Не бледней, Альф, — сказал Ханс. Выглядел он довольно нелепо: криво сидящий нагрудник, слишком маленький шлем, старые, стоптанные сапоги. — Знаешь, как говорил в таких случаях мой отец? Швырнем камень — потом посмотрим, куда попадет.

Лицо Ханса было багровым от напряжения, на лбу выступили крохотные капли пота. Но он все равно улыбался, постоянно сдвигая назад тесный шлем с выступающим стальным гребнем.

— Отец участвовал в Юлихской войне[108], — продолжал он, — прослужил два года. Вокруг него людям резали жилы и дырявили черепа, а он вернулся целый и невредимый, и с кожей без шрамов. Наверное, это судьба — как думаешь? Кому-то суждено сдохнуть от обычной простуды, а кто-то невредимым пройдет по горящей земле.

Топот копыт. Предательски задрожал воздух.

— Они едут, — коротко сказал Томас, спрыгивая с седла и отводя лошадь в сторону. Свежий багровый шрам пересекал его щеку. — Двое всадников, двое на козлах.

— И еще один или двое в карете, — кивнул Альфред. — Они тебя видели?

— Нет. Я смотрел из укрытия.

— Хорошо. Как скоро они появятся здесь?

— Десять минут. Вряд ли больше.

Всадники показались на дороге через четверть часа. Береты с орлиными перьями, черные плащи епископской стражи с намалеванным огненно-рыжим кольцом. Усталые кони, отрешенные лица людей. Чуть позади тащился бурый, рассохшийся сундук арестантской кареты.

Альфред вышел вперед, поднял руку в кожаной солдатской перчатке.

— Стой!

Всадники натянули вожжи, придерживая лошадей. Тот, что ехал впереди, крикнул:

— Освободи дорогу, болван!

— Это с какой еще стати? — стараясь, чтобы голос звучал достаточно грубо и нагло, ответил Альфред. — Мостовую пошлину должны платить все!

— Наш груз пошлиной не облагается, — хохотнул всадник. — Так что убирай с дороги эту штуковину, да поживее!