Сила обстоятельств: Мемуары - Симона де Бовуар

Писали мы друг другу мало и ничего особенного. В письме, которое я получила в Сен-Тропе, Олгрен приглашал меня провести октябрь в Миллере. Он недвусмысленно предлагал мне дружбу, которую так легко поддерживать, если разрыв произошел без обиды и живешь к тому же в другом городе. Я посоветовалась с Сартром. «А почему нет?» — ответил он. И я согласилась.

В конце июня в Париж приехала Лиза. Ее друзья обрадовались встрече с ней, и поначалу она сияла; обе стороны ждало жестокое разочарование: Лиза нас больше не понимала, да и сама казалась нам очень далекой. Она поразила Сципиона, упрекнув его в том, что он не определяет заранее свои ежемесячные расходы. США стали для нее родиной; она восторгалась там почти всем и почти все принимала. Прощаясь с ней, я поняла, что у нее не было ни малейшего желания возвращаться, даже ненадолго. В течение нескольких лет мы переписывались; постепенно среди смешанных чувств, которые я ей внушала, возобладала враждебность. Я прекратила переписку; теперь мы обмениваемся рождественскими открытками. Лиза снова вышла замуж, у нее дети, она, похоже, процветает, несмотря на серьезные недомогания и кое-какую неудовлетворенность.

В середине июля мы полетели в Осло, и я оставила позади свои печали. Норвежский издатель Сартра предоставил в наше распоряжение автомобиль и шофера, чтобы мы могли посетить Телемарк: ели, озера, старые деревянные церкви, одиноко стоящие посреди лугов; потом был Берген с его старинными пакгаузами, древними домами из разноцветного дерева, окружающими тихий порт, оживление рыбного рынка. Вечером мы сели на пароход; на каждой стоянке автобусы везли нас в глубь страны. Мы проплывали мимо заснеженных обрывистых берегов, белизна которых отвесно падала в море. Из Киркенеса автобус довез нас до русской границы: сквозь густой кустарник и проволочные заграждения можно было заметить часовых с красными звездами. Меня охватило волнение, когда я своими глазами увидела страну, которая столько для нас значила.

Сартр, как и я, приземлялся однажды в Исландии, и мы дали себе слово вернуться туда. Мы провели там десять удивительных дней. У этого молодого вулкана, заселенного лишь в X веке, не было ни доисторического периода, ни даже окаменелых ископаемых; ручьи дымились, для центрального отопления использовались подземные воды; в комнатах отеля самое трудное было получить холодную воду; прямо в открытом поле стояли будки — «паровые бани». Почти никаких деревьев: лесом называли кустарники, но зато там пустыни из лавы и горы цвета тухлого яйца, продырявленные «котлами дьявола», где бурлит грязь, выбрасывают серные пары; вулканический шлак вдалеке обозначает линию фантастических городов. Снежные поля и ледники венчали вулканы, их белизна терялась где-то у самой кромки моря. Железная дорога отсутствовала, да и просто дорог было мало; в самолетах встречались не только крестьяне с грузом клеток для кур, но даже переброска баранов на другое пастбище осуществлялась по воздуху. Крестьяне гораздо больше походили на американских ковбоев, нежели на мужиков старой Европы; хорошо одетые, в сапогах, они жили в домах со всеми современными удобствами и разъезжали на лошадях.

Если пейзаж отличался неземной красотой, то города с их деревянными домами, крытыми рифленым железом, выглядели весьма уныло. По прямым улицам Рейкьявика беспрестанно гуляли страшные порывы сильного ветра. Как все иностранцы, мы жили там в отеле «Борг». Флажки на столах в ресторане указывали национальность клиентов.

Исландцы пили крепко: водку они способны были изготовить даже из гуталина. Основная работа полиции состояла в том, чтобы подбирать по ночам пьяниц в канавах.

В субботу вечером в отеле «Борг» состоялся бал, и потом мужчин в смокингах с испачканными манишками блюстители порядка грузили в полицейские фургоны.

Мы побывали на приеме у французского посланника, это одно из немногих мест в мире, где в ту пору русские и американские официальные лица пили вместе. Я разговаривала по-английски с женой советского дипломата, на белокурой головке которой красовалась жардиньерка цветов. «Мне хотелось бы увидеть Париж», — призналась она. «А мне хотелось бы увидеть Москву». На том все и кончилось.

Затем мы отправились в Эдинбург. Шотландия, которую мы осмотрели с парохода, от озера к озеру, от острова к острову, была прекрасна. На картах знаменитые места помечались либо двумя шпагами — битва, либо одной — побоище. Мы прогулялись по ландшафтам Вальтера Скотта, видели аббатство Мелроуз, но шотландская педантичность вывела нас из себя. Найти комнаты стоило большого труда, и там нельзя было работать: ни стола, ни настольной лампы. Сартр раскладывал свои бумаги на ночном столике или на коленях. Так же неукоснительно соблюдались часы приема пищи; однажды под дождем в десять часов утра мы дожидались парохода, и ни в одном отеле нельзя было получить ни кофе с молоком, ни кусок хлеба: для завтрака было слишком поздно, для ланча — слишком рано. Города выглядели на редкость уныло.

В Лондоне мы провели две недели и в одном ресторане случайно встретили Мамэн Кёстлер; она развелась и стала еще изящнее и тоньше, чем прежде. Вместе со своей подругой Соней, вдовой Джорджа Оруэлла, она повела нас в один из тех частных клубов, которые являются в Лондоне единственным прибежищем полуночников: «Гаргойл». Там мы встретили разных людей — среди прочих племянника Фрейда — и крепко выпили. Утром во время посадки в самолет на Париж я совсем раскисла. «А эта уже больна еще до вылета!» — прошептал, к величайшему моему стыду, стюард.

Во время путешествия по Норвегии я показала Сартру первую редакцию своего романа. Это будет лучшая моя книга, сказал он, но я должна еще хорошенько поработать. Добротно выстроенные интриги раздражали меня своей искусственностью; мне хотелось воспроизвести беспорядочность, неопределенность, непредсказуемость жизни, и я пустила на самотек развитие характеров и событий. Нужные сцены я не представляла, и все главные события происходили за кулисами. Следовало либо использовать совсем иную технику, сказал мне Сартр, либо, раз эта подходила для моего сюжета, строго придерживаться ее. В таком виде книга плохо выстроена и не вызывает интереса. Еще одна вещь смущала Сартра. Дабы полностью поверить в моих персонажей, необходимо, чтобы читатель знал их произведения; я не могла ничего написать за них, и потому их объективная реальность ускользала. Работа, составлявшая суть их жизни, оставалась как бы в стороне и не показывалась непосредственно. С этим недостатком приходилось мириться. Но в отношении остального я решила все переделать. В подобных случаях газетчики говорят, что «все было сожжено и начато заново», — никто так не поступает. Напротив, опираются на уже выполненную работу.